Приморье: тест на человечность

21.02.2013

Приморье: тест на человечность

В прошлом году незаметно для себя довыполнила программу-минимум советского романтика. Помните, как в песне – «…соленый Тихий океан, и тундру, и тайгу…» Притом, что никакой я не романтик. Ну есть вот такая категория людей, которые любят мещанский комфорт и теплое море, а вместо этого собирают шишки по тайге, в прямом и переносном смысле.

Кто ж виноват, если для того, чтоб увидеть каменистые вершины Сихотэ-Алиня, побродить по реликтовой тисовой роще, поглядеть на растущий женьшень, надо на время о многом забыть? Например, о дорогах, по которым можно ездить, о еде, которую можно есть, о теплом душе, а иной раз даже об электричестве.

В общих чертах, такова специфика путешествий по России. Я не о тех накатанных маршрутах в места, где на пляжах торгуют горячей кукурузой. Я об остальной России, которую видят очень немногие, потому что это дорого, долго и мучительно.

Знакомый космополит взахлеб рассказывал, что «там, у них» в диких местах понастроено кемпингов, где любители природы могут жить с комфортом и – боже! – есть даже цивильные туалеты и евророзетки. А у нас… (далее три абзаца про русское раздолбайство и неуважение к нуждам туристов).

Но я видала, что в России бывает с природой, когда пытаются «уважать нужды туристов». Какие там кемпинги! Стоит хотя бы проложить приличную дорогу, как сразу приезжают ЭТИ…

Даже слов не подберу, чтобы их описать, да вы их сами сто раз видели. Они приезжают на машине, врубают попсу на полную громкость и жарят шашлык, всюду разбрасывая бутылки, арбузные корки. После них остаются горы мятого пластика и пивных банок, там и сям разбросанных по кустам. Года через два уникальный природный ландшафт превращается в свалку, где отдыхать неприятно даже им. Тогда они меняют дислокацию, находя другое, еще не загаженное место.

А стоит поставить пару домиков и летний душ – ооо! Да они не уедут оттуда никогда!

Поневоле придешь к выводу, что развитая туристская инфраструктура – смерть для российской природы. И только благодаря нашей лени и жадности, нежеланию вкладывать в это средства, многие места сохранены почти в первозданной чистоте.

Туда пробираются только те, кто действительно ценит красоту и бережет ее. Но ехать приходится по бездорожью, ночевать, где попало – от палаток до избушек на лесном кордоне. Две-три недели драйва с питанием крупой и макаронами, тряской ездой на «Газонах» и «Уралах», обходятся по цене как пятизвездочный месяц в Таиланде. Это вообще не отдых, а смена рода деятельности.

По расшатанному ветрами Кольскому полуострову, Приморью и Камчатке слоняются оравы хронически немытых и счастливых людей, в ссадинах и ушибах. Таков российский экотуризм, бессмысленный и беспощадный.

 

Далекая Россия

 

Она огромна, но этого не понимаешь, пока не взглянешь на карту. Кстати, вопрос на засыпку – когда вы в последний раз брали в руки карту России? Вот то-то и оно…

Обе столицы и большинство крупных городов теснятся где-то у левого края. Тут проходит вся жизнь среднего обывателя средней полосы. Ему кажется, что он путешествует и видит страну, а на самом деле топчется на одном месте в пределах между Питером, Черным морем и Поволжьем.

А за Волгой для него уже терра инкогнита. Барнаул? Где это? Тюмень? Я про нее что-то слышал…

Ну а сибирские и дальневосточные города считаются такой глухой экзотикой, что знакомый, вернувшийся из Мачу-Пикчу, завистливо сказал «круто!», узнав, что я лечу во Владивосток. И уж конечно представления об этой «экзотике» превосходят всякое описание. Эдакий коктейль из вечной мерзлоты, медведей и развесистой клюквы.

Хотя нет, про Владивосток теперь что-то знают – там мосты к саммиту построили, в новостях показали. На том спасибо.

Между тем, на противоположном краю страны, раскинувшись вдоль Тихого океана, нас ждут Чукотка, Камчатка, Хабаровский край и Приморье. Тысячи километров тундры, тайги, горных цепей и морских побережий. А мы не просто не едем, мы даже не знаем о них ничего.

 

«Владивосток вытянут на протяжении более версты по северному берегу бухты Золотой Рог, обширной, глубокой, со всех сторон обставленной горами и потому чрезвычайно удобной для стоянки судов. Кроме солдатских казарм, офицерского флигеля, механического заведения, различных складов провианта, запасов, в нем считается около пятидесяти казенных и частных домов да десятка два китайских фанз…».

(Н.М. Пржевальский, «Путешествие в Уссурийском крае 1867-1869»

 

Почти за двести лет со своего основания Владивосток разросся непомерно, отняв у Петропавловска-Камчатского титул главного дальневосточного порта. Он не только целиком охватил бухту Золотой Рог, но и распростерся далеко на север и юг, захватив почти все окрестные острова и полуострова.

Здесь, на самом юго-востоке страны, Японское море образует обширный залив Петра Великого, открытый китобойными судами лишь в середине XIX века. В России уже вовсю царствовал Александр II Освободитель, уже почти полвека как русскими мореплавателями была открыта Антарктида, а Крузенштерн совершил свое кругосветное плавание. Но на собственных дальневосточных берегах только-только начали появляться первые русские военные посты – свидетельство того, что империя не забыла о своих рубежах. Таким постом когда-то был и Владивосток.

Обожаю этот город за немыслимое сочетание почти петербургского порядка и восточного хаоса. Он стоит на двадцати трех сопках, побережье изрезано бухтами и заливами, посему планировка носит весьма непредсказуемый характер.

«А вот еще хорошенькая бухточка, давайте здесь жилой квартал воткнем. А вон с той сопки вид красивый, туда бы высоток штук пятнадцать…» По этому принципу, наверно, творят местные архитекторы, и Владивосток все шире расплывается в разные стороны, окончательно теряя хоть какую-то форму.

Свернув с улочки в историческом центре, можно наткнуться на футуристического вида новострой, потом на китайский базар и квартал типовых совковых многоэтажек. Потом из-за ближайшего здания величественно выплывет сухогруз, и ты поймешь, что находишься в порту. При этом мимо почему-то проезжает пассажирский поезд, но тебя это уже не удивляет.

Центральная площадь просто очаровательна. Советский памятник на фоне старинных зданий, огромный мост, построенный к саммиту АТЭС, православный храм, стеклянная высотка приморской администрации и стоянка на безумное количество машиномест. И все это рядом с морским причалом.

Автомобильные пробки – неотъемлемая часть пейзажа, особенно на главной улице – Светланской. Машин невероятно много. Привезенные морскими паромами праворульные «японки» и «кореянки» раскупаются как горячие пирожки.

При этом улицы широки, как питерские проспекты, полны свежего морского воздуха и какого-то неуловимого духа чисто европейского орднунга.

В общем, город похож на палубу огромного корабля, где между надстройками и судовыми кранами втиснуты ящики с грузом, тюки и машины. Но среди упорядоченного хаоса регулярно появляется с обходом старпом, и горе тому, кто бросит под ноги окурок.

Впечатление усиливается обилием подтянутых и отутюженных моряков, на фоне которых сухопутные граждане с пивным балластом выше и ниже ватерлинии выглядят совсем уж прозаично.

Моряки и их жены – народ суеверный и религиозный одновременно. Под иконами владивостокских храмов и часовен гирляндами висят поднесенные прихожанами золотые украшения – какой-то чуть ли не языческий обычай. В благодарность за благополучное возвращение мужа из дальнего рейса, за выздоровление ребенка, удавшиеся жизненные планы. Не знаю, свидетельствует ли это о помощи святых, но о широте души дарителей говорит однозначно.

В суете портового города, куда стекаются товары и торговцы со всего света, владивостокцам как-то удается сохранить простоту моряцкой души, помноженную на природную неиспорченность нанайцев и удэге. При этом переняв японскую выдержку, китайскую изворотливость и бурный темперамент украинских переселенцев.

 

«Днесь торжествует град Владивосток / и с ним сликовствуют вси приделы земли Дальнероссийския, / сретая вновь обретенную икону Твою, Богомати, / Порт-Артурскою нареченную, / в благословение и знамение торжества / христолюбивому воинству Дальней России дарованную, / на Ню же взирающи вси зовем: / Русь Святая, / храни веру православную, / в ней же твое утверждение!»

(Тропарь Иконе Божией Матери Порт-Артурская)

 

Как крепость, город был, наверно, идеален. Поди подступись, когда чуть не каждая высота ощетинилась береговыми батареями. Остатки фортов и казарм и сейчас видны повсюду, даже на островах, и пользуются огромным успехом у диггеров и туристов.

Китай настолько рядом, что вроде и не заграница вовсе. Помимо шопинга, туда выезжают лечить по дешевке зубы, на семейные торжества и даже просто поесть в хорошем ресторане, ибо китайская кухня здесь и там – две большие разницы.

Из Китая везут буквально все: от техники и одежды до банальных влажных салфеток. Трудно найти товар, на котором не красовались бы иероглифы. Наибольшей популярностью для поездок пользуются приграничные города Суйфэньхе и Хуньчунь (в просторечии Сунька и Чунька).

Владивосток для китайцев тоже не заграница. Многие прижились тут, придумав себе русские имена, пооткрывав торговые точки с незатейливыми названиями типа «Китайская кухня Надя». В турпоездки приезжают толпами, в основном, молодежь.

Отличить корейских или японских туристов от китайцев – дело пяти минут. Первые ходят небольшими группами или парами, не спеша, негромко беседуя. Созерцают.

Китайцы буйно носятся толпой, хохоча и фотографируясь везде, куда хватает сил залезть. Не замолкают вообще никогда, даже ночью в гостинице. При виде них администраторы крепко морщатся и предупреждают – «в номере не пить!».

И все время китайцы что-то продают. «Здравствуй, меня Вова зовут. Купи стеклорез».

Местные банки регулярно оповещают о курсе юаня и иены. В кафешках готовится лапша и рис с соленым папоротником. В любой, даже самой захудалой гостинице, в каждом номере есть электрический чайник-термос, китайцы без чая и «Доширака» дня не проживут. Кое-где произвольно подключается китайский роуминг. В общем, не всегда понятно, где кончаемся мы и начинаются они.

Рынки изобилуют не только рыбой и икрой, но и разными морскими чудами – от осьминогов и гребешков до трепангов с кукумарией. Все свежее, щедро расфасованное, недорогое. Даже банальные кальмары не имеют ничего общего с теми, что продают в остальной России. Сушеные кальмары во Владивостоке – это килограммовый (ну в крайнем случае, полукилограммовый) пакет, содержимое которого по виду и вкусу реально похоже на кальмаров, а не на полипропилен, как у нас.

Стоит ли удивляться, что половина приезжих во Владивостоке быстро разведывают дислокацию рыбного рынка и ближайшей пивной точки и больше ничем вокруг не интересуются?

Ну и вдобавок о климате. Он тут, что называется, «муссонный», то есть, щедрый на облачность, туманы и дожди. Тайфуны ходят сюда, как на дежурство, переполняя реки и размывая все на своем пути. Лето наступает поздно и ведет себя капризно до неприличия. Едва к сентябрю распогодится, как уже зима не за горами, а она здесь довольно сурова.

Но поскольку «Владик» расположен на одной широте с Сочи, летом в хорошую погоду это очень даже чувствуется, и народ стягивается на пляжи в многочисленные городские бухты, в основном, на знаменитую Шамору. В жару сюда набивается все население Владивостока, и даже остается место для хабаровчан.

Весна же тут почти японская. В мае в городских скверах цветет сакура и рододендрон, который местные почему-то называют багульником.

 

«Чуркин бридж»

 

«Ихне Bеличие вон какую загадку заганул. Пущай, говорит, от нашего дворца до вашего крыльца мост явится. Анженерной работы, из хрусталя…

– Я пойду пощупаю. Бывает еще оптический обман зрения…»

(Цитаты из мультфильма)

 

Никак не могу пройти мимо объектов саммита АТЭС-2012. Ух, понастроили! Ух, федеральных деньжищ не пожалели! Особо впечатляют мосты – через бухту Золотой Рог и пролив Босфор Восточный. Первый – полтора километра, второй – и вовсе два.

Мост через Золотой Рог мечтали построить чуть ли не с основания города. В советские времена даже включили в план, но дальше этого дело не пошло. В итоге длинную бухту, разрезающую центр города пополам, приходилось объезжать по пробкам не меньше часа. Теперь хотя бы пробок стало меньше.

Желая подобрать мосту название поэффектней, администрация города затеяла что-то вроде народного голосования. Варианты предлагались один чудней другого: «Восточная стрела», «Мост мечты», «Восточные ворота», «Мост дружбы народов». Однако, пока суд да дело, народ прочно прозвал новый мост «Чуркинским», по имени мыса, каковое название намертво прижилось.

Собранная перед саммитом комиссия по топонимике, поименовавшая мост «Золотым», безнадежно опоздала. В сознании жителей он навсегда остался Чуркинским (в просторечии «Чуркин мост»).

Видимо, не дожидаясь, пока народ сгенерирует что-то в том же роде, второй мост – через Босфор Восточный – комиссия спешно назвала «Русским».

Посреди этого моста, самого большого вантового в мире, можно стоять не иначе как разинув рот. Где-то слева за горизонтом – Япония, справа за далекими сопками – Китай, прямо перед тобой – синяя воздушная бездна и силуэты владивостокских высоток. Внизу в дымке колышется морская стихия. Страха нет. Мысли короткие и невнятные, вроде «ух ты…», «вон оно как…»

Практическое назначение сего великолепия неясно. Официально – связать город с частью Владивостока – островом Русский, где теперь вдобавок построили кампус Дальневосточного университета. Неофициально, я так понимаю, – пустить пыль в глаза соседям-китайцам, чтоб поменьше гордились своим шанхайским мостом. И знали, что в России все выше, длиннее и колосистее.

А может, просто давняя мечта Хрущева «сделать Владивосток городом лучшим, чем Сан-Франциско» чем-то понравилась и нынешним правителям.

Еще новый аэровокзал к саммиту сдали. Масштабный, спроектированный немцами, с роскошным видом на окрестные сопки. Портовые причалы тоже привели в порядок, при этом передвинув вокзал прибрежных сообщений (который занимал слишком шикарный кусок Корабельной набережной, где так и напрашивалась элитная гостиница к саммиту).

Ну и дорог понастроили по современным стандартам. Правда, кое-где тайгу пришлось вырубать, кое-где насыпь после тайфунов оползает, но ведь это все неважно, главное, дороги есть. Одной бедой меньше.

Я вот думаю грешным делом – прошел бы, что ли, в моем родном городе какой-нибудь саммит. А то кому – кусочек Европы за федеральный счет, а с кого только налоги дерут.

 

Такое восточное море…

 

Если представить, что мы с японцами соседи, то Японское море – наша общая лестничная клетка. Отсюда будничные стычки по поводу того, что кто-то что-то самовольно захватил, не убрал за собой или набраконьерил больше положенного. Вялотекущая борьба за Южные Курилы носит характер больше политический, чем народный. Ибо и русский, и японский народ проблему для себя давно решил, спокойно считая эти территории своими.

«Работал я как-то в Японии, – с досадой рассказывал знакомый владивостокец, – Гляжу, на стене карта висит. А на ней эти спорные острова значатся японской территорией. Ничего не понял, стою, глазами хлопаю. Подходит японский инженер, я ему на них показал. Он эдак довольно улыбнулся – наши, мол, острова-то. Я аж завопил – «Да какое ваши, наши они!» Японец так расстроился, обиделся, ну как ребенок прям».

Северные и южные корейцы называют море «Восточным», назло японским имперским амбициям. И тоже вносят посильный и не всегда легальный вклад в потребление морских ресурсов. Впрочем, море кормило все окрестные народы еще во времена древнего государства Бохай, справляется как-то и сейчас. Что неудивительно, учитывая поразительное обилие живности.

Сильные ветра, тайфуны, густой туман, непостоянные течения не украшают будни моряка. Зимой тут даже может ледокол понадобиться. Но нет ничего прекраснее Японского моря в конце лета и осенью.

Описать, как оно выглядит, я, пожалуй, не смогу. Как хочет, так и выглядит. Сегодня у него нет настроения, и воды наливаются противным свинцовым цветом, завтра посветлеет и заиграет аквамариновой волной. А послезавтра решит переплюнуть южные моря и засинеет, местами от усердия впадая в купоросный оттенок.

Добавьте сюда поразительную прозрачность и сильную (по сравнению с Черным и Азовским) соленость.

Насчет прозрачности это я бледно выразилась. Вода такая, что об ее существовании иногда забываешь совсем. На глубине десятка метров свободно и в деталях просматривается песчаное либо каменистое дно, усаженное морскими ежами величиной с мужской кулак, синими, красными и пестрыми морскими звездами, друзами мидий и колониями гребешков. Над всем этим добром колышется морская трава – зостера, длинные ленты морской капусты и снуют разнокалиберные рыбы – от крохотной колюшки до сельдевых акул.

Свесившись с борта лодки, можно наблюдать быт морских обитателей с безопасного для них и себя расстояния. Вот ежи, словно клубки, раскатились по каменному уступу, светлые, темные... Вот рапана сверлит аккуратную дырку в другой ракушке, собираясь позавтракать. У берега, на отмели, выпускает кучку экскрементов пескожил, будто кто-то выдавил тюбик с зубной пастой. Этот червяк, сантиметров 20 длиной, ведет очень удобный образ жизни, весьма популярный еще полмиллиарда лет назад. Зарылся в песок, в один конец ест, в другой – испражняется. Зачем эволюционировать, если и так хорошо? Может, это и есть секрет процветания, спросите об этом хоть пескожила, хоть своего соседа по подъезду.

Местные рыбаки пескожила очень ценят и употребляют для наживки. Есть даже бизнес – накопать червей и продавать желающим. Помимо пескожила, годятся и другие виды, некоторые, говорят, пребольно кусаются, но чего не стерпишь ради удовлетворения вкусов наваги и трески.

Вообще в Японском море водится практически все. Множество видов крабов, креветок, кальмаров, осьминогов, моллюсков с раковинами плоскими, закрученными в спираль, а то и вовсе похожими на прилипшего к камню таракана... Все это существенно радует не только глаз, но и вкус. Пикник по-приморски – здоровенные вареные крабы, гребешки и мидии, запеченные на костре, а если повезет, то и трепанги (не столько вкуса ради, сколько пользы для).

Приморские жены управляются с этой морской гастрономией весьма бесцеремонно. Например, из кальмаров жарят котлеты (вот так-таки берут и пропускают через мясорубку на фарш). Они даже борщ ухитряются с кальмарами варить.

«Вы откуда такие дикие? – сокрушалась солидных габаритов дама, когда на берегу наша группа шарахнулась от здоровенного краба-волосатика (лохматого десятиногого чудища). – Он же вкусный! Голову вот так вот вскрываешь, а там такая печень!»

Едва ли не каждый житель Приморья в свободное время любит понырять. Эта страсть принимает уже эпидемический характер, и ряды подводных охотников, собирателей и фотографов беспрестанно пополняются новыми поколениями. Летом и зимой, с дорогим снаряжением или просто с ластами и маской они тянутся к морю, несмотря на скверную погоду или ревматизм. Они болеют морем, примерно как летчики – небом, и готовы многое отдать за очередную дозу умиротворяющей красоты и ощущение себя частью природного величия. Плюс ко всему сетка, полная лично добытых свежайших морских даров, существенно повышает самооценку. В любом случае, подводный квест полезней и здоровее диванного досуга и компьютерных игр.

Такую природу надо оберегать. От японцев, готовых все живое порубить на суши, всепроникающих китайцев и, главное, от самих себя. Для этого в обширном море устроены заповедные уголки, где живность может отдохнуть и расплодиться, а ученые – утолить свой научный голод.

 

Туманный Туманган

 

Южней Владивостока, в узком аппендиксе между Японией, Китаем и Северной Кореей примостился Дальневосточный государственный морской заповедник (короче – ДГВМЗ). Известная поговорка «как до Китая пешком» имеет тут совершенно обратное значение, ибо от Южного района заповедника до Китая через сопки каких-нибудь километров тридцать. До КНДР и того меньше – от мыса Фальшивого по песчаному пляжу часа четыре ходу.

Граница с Северной Кореей проходит по устью реки Туманная. Она же Туманган для корейцев и Тумыньцзян для китайцев. Вопреки схожести звучания, смысл названия на разных языках разный. Однако русское – совершенно честное, ибо туманы тут обычное дело. Они наползают с суши, поднимаются с моря и колышутся вокруг скалистых берегов. Кто бывал в Корее, говорит, там вообще дымка висит постоянно, на то она и страна утренней свежести.

Морской заповедник состоит из четырех участков, Северного, Южного Восточного и Западного, охватывающих десятки укромных бухт, островов и островков, крутые скалы, прибрежные отмели. Это своеобразный «детский сад» для рыбной, птичьей и звериной молоди, которой не должны вредить охотники за дарами природы.

Правда, браконьерят все равно. Причем не только наши (хотя наших большинство), но и зарубежные товарищи.

Лидер браконьерского виш-листа, безусловно, трепанг. По виду ни за что не скажешь, что эта ползущая по дну, покрытая шишками червеобразная пакость – дорогущий деликатес. Ловцов «морского женьшеня» не останавливают ни рейды инспекторов, ни штрафы (довольно приличные). Осенью, когда вода остынет, и трепанги жмутся к мелководью, наступает час икс. Аквалангисты ныряют с лодок и сотнями собирают беззащитных животных. Потом добычу сушат и продают китайцам. Ибо китайский парадный стол немыслим без трепангов, якобы дарующих здоровье и долголетие.

Да чтоб их пронесло с наших трепангов-то…

Часто по ночам в море виднеются отсветы – непрошеные гости по старинке, с фонарями, ловят кальмаров. Доверчивый кальмар стремится на свет, как мотылек, только успевай вылавливать. И успевают, еще как.

Первое, что бросается в нос при высадке на мыс Фальшивый, где находится кордон Южного района заповедника, – отвратительный запах. Как объясняют егеря, «Это от пленных воняет».

Имеются в виду задержанные лодки северокорейских браконьеров со всем содержимым. Протухшие кальмары воняют весьма ощутимо. Погибший улов вываливают в море, браконьеров депортируют, а конфискованные лодки покачиваются у берега, демонстрируя разную степень нищеты бывших владельцев.

Жители страны победивших идей чучхе выходят в море на стандартной деревянной лодке с порядковым номером, снаружи кое-как подмазанной черной краской. Часто вместо мотора рассохшаяся и облезлая посудина снабжена длинным кормовым веслом, которым загребают стоя. Видавшие виды сети с поплавками из пенопласта, компас, канистра для воды да несколько кусков клеенки – вот, пожалуй, и все снаряжение этого «рыболовного траулера». С таким ненадежным имуществом корейцы преодолевают морем весьма приличные расстояния, правда, не всегда в нужную сторону и не всегда живыми.

На эту тему много могут порассказать погранцы с егерями. Как подбирали дрейфующие лодки, где из восьми рыбаков выжили только трое. Как доставленные на кордон корейцы шарахались от иностранных туристов (потому что классовые враги) или объявляли вынужденную голодовку, не вынеся нашей перловки и пшенки. И как заморские идеологи предлагали корейцам подарить новую лодку взамен конфискованной, если те расскажут «под запись», как плохо живется в КНДР. Но те упорно отказывались, считая (наверно, не без основания), что за это на родине их поставят к стенке.

Но даже если не знать этих душераздирающих историй, достаточно взглянуть на нищие лодчонки у причала и вспомнить, что где-то за Туманганом их депортированные хозяева остались без последнего средства к существованию. Конфискованные лодки положено подвергнуть утилизации, которая на практике обычно заключается в порубке на дрова для бани на кордоне. Ну да хватит о грустном.

Передвижения по заповеднику осуществляются на катере. Небольшая, но емкая посудинка развозит сотрудников, оборудование, продукты и экотуристов (последние составляют скромную, но стабильную часть дохода). В хорошую погоду рейсы даже приятны, но в плохую, когда сверху льет дождь, снизу летят морские брызги, а в воздухе висит сырой туман, удовольствие еще то.

Свои катера члены команды уважают и любовно поглаживают по свежеокрашенному борту. Да и как не любить это практически живое, трудолюбивое существо? Перед отплытием оно нетерпеливо приплясывает на разгулявшейся волне, потом, натужно подвывая, ползет из бухточки, по пути набирая скорость. Почуяв простор, радостно скачет по верхушкам волн, с размаху хлопая брюхом, и при каждом хлопке в недрах его что-то екает, как селезенка на бегу. Уже потом, по прибытии, суровый морской волк ссаживает всех на берег, а сам еще полчаса-час топчется на борту, что-то двигая, протирая и по-свойски общаясь со своим конягой.

Пару слов о морских волках. Их, в основном, два типа. Первый – хитроватый субъект средних лет с глазами Витуса Беринга и бородой Хемингуэя. Второй – растрепанная молодая смена в закатанных по колено штанах, с прекрасным аппетитом и неуемной страстью к рыбалке. При этом оба при случае управятся и с любым другим транспортным средством.

Манера вождения – как у водителей «маршруток», даже, пожалуй, бесцеремонней. Один катер на моих глазах нагло подрезал в тумане иностранный сухогруз, каковой и гудел от возмущения, пока негодяй не скрылся за мысом.

 

Заповедное в прекрасном

 

Приморцы к красотам привычны и судят о них с точки зрения запасов кальмара и гребешка. Зато сторонний человек, угодив в круговерть живописных скал, реликтовых сосен, песчаных и каменистых пляжей, теряет чувство реальности.

Тот же мыс Островок Фальшивый – одно из красивейших мест морского заповедника. Кстати, это несуразное название дано ему из-за внешнего вида – то ли остров со стометровой скалой, то ли мыс, соединенный с сушей залитым водой перешейком.

Сверху, со скалы, прекрасно видно, как длинная песчаная коса уходит в сторону КНДР, теряясь в туманной дымке, розовато-желтая на фоне сизых морских вод. Взгляд, помимо воли, следует за ней в неведомую даль, и кажется, что вот он, край России. Да это, собственно, он и есть.

Сочный зеленый берег Фальшивого усеян белыми пятнами различного происхождения: створками раковин моллюсков, съеденных еще в железном веке, шляпками шампиньонов и пенопластовыми поплавками. От кордонного строения уходит наверх экологическая тропа, которая сперва продирается сквозь заросли, а потом блуждает по верхушкам скал. У местных проводников есть всего два условия – а) со скал не падать, б) на щитомордников не наступать.

Щитомордник – славная черно-бурая змеюка приличной длины и ядовитости. Как у всех змей, его слабость – погреться на солнышке, желательно на тропе. Ленив и непредсказуем. Может, заслышав топот, уползти. Может замереть на месте, тупо уставившись на непрошеного гостя. А может даже своей треугольной головы не повернуть, как лежал шлангом, так и лежит.

Добравшимся сюда экотуристам читают предупредительную лекцию. Выглядит она примерно так: «Щитомордник? Ну он такой… матовый… короче, как голову его увидите, сразу поймете. Если укусит, скажите мне. Хотя я не знаю, что буду с этой информацией делать, поскольку на кордоне сыворотки нет».

После такого инструктажа турист становится чертовски ловок и осторожен, как молодой леопард. Он шурует в траве трекинговой палкой (в профилактических целях) и заранее прикидывает, быстро ли за укушенным прилетит вертолет. Туристам всегда почему-то кажется, что, в случае чего, за ними пришлют вертолет. Пересмотрели кинофильмов, наверно.

Неподалеку от Фальшивого находится остров Фуругельма – самый южный остров России. Здесь на кордоне проводит все лето местная легенда, биолог и фотограф Александр Ратников (у которого – ура! – мне удалось выпросить книгу о растениях и животных Японского моря со сделанными им фотографиями). Ибо параллельно с основной работой он занимается подводными съемками, здесь для этого идеальное место.

Жюль Верн занял бы описанием здешних морских видов и подвидов не один роман. Представьте себе чистейший песчаный пляж, полого уходящий в прозрачную воду. Вы зависаете в воде, как вертолет над землей, и безо всякого снаряжения изучаете морское дно.

Дальше потерпите, чуть-чуть заумных названий. Просто неловко рассказывать что-то вроде «а потом я увидел эдакую фигню с зелеными полосками», хотя многие туристы именно так и делают.

Больше всего пятиконечных, синих с красными пятнами патирий. Эти морские звезды, однако, попадаются и шести, семи и даже девятилучевые. Кстати, для тех, кто не в курсе – большинство морских звезд на ощупь вовсе не мягкие, как кажется по фильмам. Лучи их твердые, точно деревянные, с шероховатой поверхностью, а снизу, с брюшной стороны – бороздки, в них сотни крохотных ножек, на которых звезда путешествует по морскому дну.

Между патирий попадаются и черно-белые крапчатые дистоластерии. Они, между прочим, довольно колючи и своенравны. С одной мне пришлось буквально договариваться о фотосессии на мелководье. Отковырянная от грунта звезда недовольно завивала щупальца в кольца и на пятом кадре, решив, что с меня довольно, распрямила лучи и с попутной волной ушла на глубину.

А вот малиновая лизастрозома как раз мягкая, как кисель. Держишь ее на ладони, а щупальца свешиваются и колышутся в воде. Но и она, несмотря на беззащитный вид, ого-го какой хищник! Даже на ослабленную рыбу нападает, а ракушки и морские ежи – это как нечего делать.

Морской еж, наоборот, существо несчастное и всеми поедаемое. Помимо звезд, им лакомятся и рыбы, и птицы, и японцы, перещеголявшие в этом отношении древних римлян. По сути, есть в нем почти нечего – какие-то несколько чайных ложек желтоватой икры, робко спрятанные в крепкий известковый панцирь под здоровенными шипами. Впрочем, бывают ежи и без колючек, похожие на плоские монеты, затерявшиеся в песке.

Ежам в заповеднике со стороны человека ничто не угрожает, однако, они все равно негостеприимны и так и норовят подвернуться шипами под босую ногу. Особенно усердствует так называемый «невооруженный шаровидный», вопреки названию, снабженный особо длинными колючками.

А по соседству, в хаосе каменных глыб, засели разнообразные крабы, закрепились актинии, мидии и морские желуди. Временами до острова добираются даже экзотические гости, вроде рыбы фугу и морского клоуна. Потому что на территории заповедника холодное морское течение встречается с теплым, соленые воды с пресными, стало быть, северная фауна соседствует с тропической, а морская – с речной.

Суша острова Фуругельма тоже изобилует живностью. Несмотря на скромные размеры – километра два на полтора – остров вмещает и субтропические леса, и несколько крупных «птичьих базаров». Чайки, кайры и чистики ни на минуту не дают забыть о своем присутствии. Они кружат над обрывами, на лету хватая стрекоз, истошно вопят над головой, а подросшие птенцы буквально скачут под ногами. Птицы оккупировали даже заброшенные здания и укрепления бывшей береговой артиллерийской батареи.

Среди лип, сахалинской вишни, дубов, оплетенных лианами актинидии, встречаются и кусты рододендрона, в апреле-мае покрытые огромными нежно-розовыми цветами, такими неуместными на фоне мрачных скал.

Но самые занятные наблюдения можно сделать недалеко от острова, на так называемых «камнях Михельсона». Или на островах Кекурах Бакланьих на Восточном участке заповедника. Именно в этих местах устроили лежбище всеобщие любимцы – тюлени ларга.

Милейшие существа, похожие на обтянутые пятнистым мехом диванные валики, целыми днями нежатся на выступающих из воды камнях. За особенно удобные лежанки ведется борьба, сопровождаемая воинственным хрюканьем. В дождь, туман, в любую непогоду они сладко спят, раскинув ласты, периодически пробуждаясь на перекус. Согнать их может лишь прилив или неожиданное приближение человека.

Именно неожиданное, потому что, если приближаться к ларгам медленно, они еще подумают, прервать свой отдых или нет. С одной стороны, ясно, как день: человек – это опасность. С другой – человек далеко, подплывет или нет, еще вопрос, а покинешь уютную лежанку, и ее тут же займут другие. Сомнение так и светится в черных тюленьих очах.

Если же приблизиться быстро, вся колония мгновенно с гулким шлепаньем скользнет с камней в воду, некоторые так и не успев проснуться. И уже потом вокруг лодки качаются на волне круглые тюленьи головы, с укоризной поглядывая на вас.

В тюленьих местах случались нападения акул на людей: путают хищницы купальщиков с тюленями. Но сюда они заплывают редко, только если год неурожайный на акульи деликатесы – кальмара и осьминога.

Сами Кекуры Бакланьи – цепочка скал, соединенных рифом, уходят далеко в море. Места неправдоподобной, открыточной красоты: синие волны, изумрудные ветви сосен, фигурные скалы с поэтичными названиями, ну прямо Крым какой-то, а не Приморье.

Хотя, на мой вкус, всем этим заповедным красотам даст сто очков вперед остров Петрова. Но это уже другой заповедник – Лазовский, и совсем другая история.

 

А тигра видел?

 

Этот вопрос задают всем, кто хоть раз в жизни побывал в Уссурийской тайге. На юге Приморья, по реке Уссури и Сихотэ-Алинскому горному хребту раскинулся, пожалуй, самый необычный лес в стране, где рядом с таежными и тундровыми растениями попадаются грецкий орех, бамбук, красное и пробковое дерево, а по соседству с медведями проживают тигры и леопарды.

Для охраны этих красивейших зверей, вроде бы, делается все возможное. Созданы новые заповедники и национальные парки. Вовсю подключен Международный фонд защиты животных. Приняты даже президентские программы (как говорится, чего же боле?). А тигров в тайге видят все реже, и леопарды размножаться не хотят.

Этот парадокс мне разъяснил бывший лесник, подвозивший меня из нацпарка на видавшем виды «Газоне». Если исключить ненормативную лексику, смысл сводится к тому, что тигров при такой надежной защите никто не перебьет – они сами передохнут.

«Дубы вырубают, желудей нет. Кедрач опять же в верховьях рек весь порубили, значит, шишки тоже нет. Кабан и изюбрь что будут жрать, если всю кормовую базу срубили и китайцам продали? Ну а тигр, он не воздухом же питается, нет кабана, изюбря – он уходит. Только уходить ему уже стало некуда, скоро оголодает, подастся в поселки – там его и пристрелят».

Фактически уничтожив лесхозы, государство обрекло животных на вымирание, и никакие усилия охранных фондов не помогут, пока не прекратятся варварские порубки. А они не прекратятся, потому что, к примеру, в местном лесхозе теперь работают не 14 человек, как раньше, а единственный егерь с помощником и «УАЗом» на последнем издыхании. И полномочий у них никаких.

Да и полномочия не помогут, когда тайга законно отдается «в аренду», и «арендаторы» под предлогом санитарных рубок сводят под корень все, что хотят. И первым – дорогой кедрач, который жизненно необходим для прокорма таежных обитателей: медведей, белок, кабанов… А на этом месте он, считай, никогда уже не восстановится, потому что растет крайне медленно, а во время лесных пожаров гибнет в первую очередь.

Вместо кедрача вырастает пихта, липа, береза, словом, «вторичный лес», на который снова набрасываются порубщики. Но это уже не тайга, которая является сложным сообществом, где тесно переплетены жизни растений, животных и птиц. Это просто сотни рядом стоящих деревьев, больше ничего.

«Лес-то на порубках вырастет, а вот тайга – уже никогда», – говорят местные.

Животным приходится жестко конкурировать за места, где тайга еще осталась. Последние три десятка дальневосточных леопардов пытаются выжить на узком клочке земли между федеральной трассой и китайской границей, но и этот клочок уже облюбовал «Газпром» для очередного газопровода. Притом, что у леопарда положение еще хуже, чем у тигра: тот хотя бы может мигрировать на север, а леопард не может – он южный житель, снега не выносит.

Ну и браконьерство, конечно, искоренить не вышло, поскольку рядом Китай, готовый платить тигриные кости и прочие панацеи восточной медицины. Оттуда поступают «заказы» нашим браконьерам, ведь у нас, в отличие от Китая, за убийство тигра пока еще не расстреливают. А надо бы…

Облик браконьеров, конечно, со временем изменился. Теперь это, в основном, личность, занимающая высокий чиновный либо бизнес-пост, снабженная дорогим оружием и техникой по самому последнему слову. Охотится для развлечения и практически официально, поскольку никто ему воспрепятствовать не может: какой-то там егерь даже близко не подойдет. Смельчаков, отважившихся взять такого браконьера «с мясом» и выписать штраф, в лучшем случае увольняют. В худшем – сажают за незаконное хранение патронов или чего там еще удастся подкинуть при обыске. А в самом худшем случае… всякое бывало.

Радиоошейники, которые надевают на тигров, чтобы контролировать их передвижение, зверю не помогают. А иногда и вредят, ибо продвинутым браконьерам ничего не стоит вычислить место нахождения источника радиосигналов. Снятый с убитого тигра ошейник надевается на бродячую собаку, чтобы гибель зверя обнаружили не сразу.

В итоге тигров в Приморье осталось три-четыре сотни, да и то по самым оптимистичным подсчетам. Но то и дело слышишь, что в таком-то районе, на такой-то сопке осмелились появляться волки. А это значит, что тигров в этом месте уже нет.

Как можно стрелять в этого прекрасного зверя? Умного, ловкого и даже по-своему этичного. Вы думаете, местные боятся тигров, когда ходят по тайге? Ничуть не бывало. Потому что здоровый тигр никогда на человека не нападет, это тебе не шебутной медведь и не волчья стая.

У амурского тигра все по правилам. Еда – это косуля, кабан, олень. В крайнем случае, рыба. Если совсем голодно – домашний скот. Человек – не еда, пусть он идет своей дорогой. Хотя есть, есть у тигра одна слабость – собаки, и ради этого лакомства он проявляет чудеса кошачьей ловкости. Собака исчезает прямо из под ног охотника, а то и прямо из двора, из-за высокого забора, вместе с цепью и конурой.

Собачки присутствие тигра чуют: становятся вялыми, жмутся к хозяевам. Да и человек иногда, по уверениям бывалых, что-то такое подсознательно ощущает. Не то чтобы нечто определенное, но холодок по телу проходит, и волосы дыбом встают.

Как вести себя при встрече с тигром, вам расскажет в Приморье любой малец. Перво-наперво, помнить: если тигр позволил вам себя увидеть, значит, агрессивных намерений у него нет. В противном случае он бы бесшумно кинулся из кустов, и жертва бы даже не успела понять, что за ней охотятся. Если не знать о таких тигриных манерах, можно по глупости пальнуть в увиденного зверя, и вот тут-то пощады точно не будет.

Мало ли зачем он мимо идет, может, по своим тигриным делам, может, поглядеть, кто по его территории шастает. Увидел человека – предупредил коротким рыком: дальше не ходи, у меня там логово.

Тут главное не убегать, любой хищник тут же повинуется инстинкту и кидается преследовать добычу. Надо почтительно уступить дорогу и удалиться, не поворачиваясь к тигру спиной. Можно поговорить с ним, только уважительно, не показывая страха. Например, «Здравствуй, тигр, я здесь не охочусь, за ягодой пришел, зла тебе не хочу, проходи, а я пойду дальше». Выглядит это, наверно, по-идиотски, зато, говорят, помогает.

На деревьях спасаться не стоит. Считается, что взрослый тигр лазать по деревьям не умеет, но если очень надо, то залезет. Лучше не проверять.

Есть еще много правил, но в целом стоит помнить: не брать в тайгу собак и лошадей, передвигаться с шумом и разговорами, тогда даже встречи с тигром не будет. Зверь скрытный, настолько, что съемочным группам приходится жить в таежных селах годами, с ежедневными вылазками в тайгу, чтоб отснять с ним хоть несколько минут.

Селяне их и сами почти не видят. Разве что те, кто регулярно ходит в тайгу: на охоту, сбор женьшеня или за кедровыми шишками. И тогда уж рассказов на всю деревню: «Еду я, а он дорогу переходит! Вот такенный котяра!!!» или «Собачка наша что-то забеспокоилась, под тележку залезла. Глядим, а у каменной гряды тигрица с тремя тигрятами. Мы замерли, а она, значит, лапой их через валуны подтолкнула, на нас этак посмотрела, и за ними ушла».

Однако сотрудники заповедников – Сихотэ-Алинского, Лазовского, национальных парков – четко знают, сколько и каких тигров находится на их территории. По следам, помету, снимкам с фотоловушек, они составляют на каждого что-то вроде досье. В Лазовском, например, тигров всего 12-13. Это не так уж мало, ведь, чтобы прокормиться, им нужны огромные участки.

У каждого тигра уникальный рисунок полос и уникальные же привычки. Одну тигрицу сотрудники ласково прозвали «Маринка», потому что свой участок она обходит вдоль моря. Другую – «Бульдозер», очень уж неуклюжая мадам, столько фотоловушек посшибала…

Несмотря на порубки, браконьерство и законодательный хаос, еще живет этот зверь, самый крупный, умный и красивый из всех тигриных подвидов. Единственный, кто приспособился к долгой, холодной зиме и снегу по самое брюхо. Но увидеть его – огромная удача, и ни один заповедник вам этого не гарантирует.

 

Сквозь тайгу

 

Ну а теперь немного о летней Уссурийской тайге, как говорится, изнутри, на своей шкуре.

Представьте, что вы стоите в жарко натопленном, влажном предбаннике. Пахнет хвойной древесиной, свежезаваренным дубовым веником, смородиной, травяным чаем и медом. И вы в чем были, то есть, в майке, брюках и походных ботинках, с рюкзаком за плечами и фотоаппаратом с двумя тяжеленными объективами, залезаете на тренажер и даете хорошую нагрузку на основные группы мышц. По лбу стекает пот ручьем, майку хоть выжимай. Обтереть лицо – помогает минуты на две. Высушить вещи не получится – влажность стопроцентная.

После таких ощущений уже не удивляешься, почему в этой тайге растет бамбук. Встретили бы кокосовую пальму, и то не удивились.

Невысокие горы Сихотэ-Алиня прекрасны в своем таежном уборе. И лишь верхушки со скальными выступами почти лишены растительности. Мы с вами как раз миновали предгорья, и вершины, чьи плавные силуэты, похожие на морские волны, еще недавно синели на горизонте, теперь обступили нас со всех сторон.

Они будто наплывают на тебя, перекатываясь друг через друга, и лишь вблизи синяя дымка рассеется, и выступят верхушки кедров, окруженные сочной зеленью лип и дубняка.

Опорой уссурийской тайги (в прямом и переносном смысле) является кедр. Точнее, корейская сосна, если по-научному. Взрослое дерево монументально, как мраморная колонна, подпирающая сплетенные кроны. Идеально прямые гладкие стволы делают тайгу похожей на античный храм. Тем более, что другой растительности в кедровнике мало, под ногами лишь пружинит толстый слой опавшей хвои.

Знаменитые орехи, упакованные в громадные шишки, находятся на такой высоте, что снизу почти не видать. Но приморцы, не уступая в ловкости белкам, забираются наверх по стволам без единого сучочка, с помощью «кошек» и крюков.

Сшибают шишки специальной дубинкой, а дома уже сушат и шелушат. Хотя по вкусу обработанные орехи не сравнить со свежесобранными. Есть еще такая роскошная вещь, как кедровое масло, выжатое из очищенных орешков. Запах можно сравнить с разогретой солнцем кедровой смолой, а вкус вообще описать невозможно. В таежных селах запас шишки есть почти у каждого. Простодушная хозяйка избы как-то вынесла нам с чердака целый мешок, каждая размером с полутора-двухлитровую банку. «Да это немцы в прошлом году насшибали», – пояснила она. Иностранцы, кстати, тут бывают нечасто, но уж если приезжают, живут подолгу: или фильм снимают о тайге, или «места силы» ищут.

Шишка корейской сосны, растущей в Приморье, по виду сильно отличается от шишки сосны сибирской. Во-первых, в три-четыре раза крупней. Во-вторых, чешуйки не прижаты аккуратно, а растопырены в стороны, так что валяющиеся в траве шишки издали похожи на выводок ежей. Сверху они точно обсахаренные, с застывшими каплями смолы, светлой и умопомрачительно ароматной.

Но самое интересное, конечно, внутри – за каждой чешуйкой прячется по два ореха, которые, если шишка подсохла, наполовину торчат наружу и нежно гремят, если слегка потрясти.

Желающих «на орехи» много. Вон скачет по ветке бурундук, набив полные щеки и недовольно цыкает на конкурентов. А здесь недавно обедала белка и насвинячила не хуже подростка в кинозале. Никогда не думала, что из одной кедровой шишки получится столько шелухи.

Ну ладно, мы отвлекаемся, пойдем дальше по тайге. Кстати, крем взяли? А то мошка налетит – мало не покажется, и вроде мошечки-то крохотные, а от укусов остаются чуть ли не дыры, вокруг которых все багровеет и распухает. И заправьте штанины в носки, а то можно клещей нахвататься.

Так, кедрач мы прошли, дальше по пути смешанный лес, густой и живописный в своем беспорядке. Пихты и ели соседствуют с дубами и липами, тут кусты оплетены лианами лимонника, тут на краю старой вырубки растет малина. Можно остановиться и попастись на ягоде, но лучше этого не делать, потому что, судя по поломанным веткам, медведи это место уже застолбили.

Гималайский медведь, обитающий в Приморье, вдвое меньше бурого, но недостаток размера компенсирует избытком ловкости. Еще его называют белогрудым, из-за окраски, – спереди как бы надет белый меховой слюнявчик. Большую часть жизни он проводит на деревьях, устраивая берлоги в полых изнутри стволах. Там же и зимует.

Лаз в дупло находится на приличной высоте, но непосредственно лежанка – в самом низу, у корней. Отсюда специфика охоты: стрелять по корням, когда хочешь вытурить медведя из дерева. И палить по зверю не раньше, чем он перевалится наружу из дупла. Иначе туша рухнет обратно в недра ствола, откуда ее выпилить проблематично.

Ну мы с вами медведя, предположим, не встретили. Но вон на камнях россыпь свежесобранной брусники, откуда она, как вы думаете? Эээ, нет, есть ее не надо, ее уже ели один раз. А потом прошел дождь, размыл медвежий помет, и брусника опять как новая.

А это что желто-бурое мелькнуло между стволами? Кажется, харза – уссурийская куница, животное ловкое и на редкость пакостное. Хуже нет, если заберется в зимовье – все запасы разорит, да еще и нагадит. Кстати, говорят, тут и соболя много, но сейчас разгар лета, его не видать – очень занят в брачный сезон.

Если повезет, можем увидеть дикого лесного кота. Они, бывает, даже к жилью подбираются, в гости к домашним кошкам. Зимой в Архиповке, говорят, одного отловили в курятнике – мордатый, пятнистый, красивый. Всю птицу передавил.

Устали? Тогда давайте обратно по таежной дороге, нам как раз везет – мимо проезжает попутный «ГАЗ-66». Иначе как на машине высокой проходимости сюда лучше не соваться, местами путь представляет собой канаву, наполненную жидкой грязью, по которой «Газон» идет юзом, местами – россыпь острых камней, где в любой момент можно пропороть колеса. А есть и довольно глубокие броды через горные речки, особенно бурные после дождей.

Мокрые ветки хлещут по бортам машины, щедро осыпая листьями тент. В кузове не слишком-то комфортно болтаться из стороны в сторону на неструганой скамье. Держитесь крепче, а то набьете синяков и шишек. Что-то машина встала, пойду гляну, в чем дело. Ну, ничего страшного, просто старое дерево рухнуло поперек дороги, получасовая задержка, не больше, ибо без пилы ни один водитель в тайгу не сунется.

Однако водитель с бензопилой не спешит приступить к делу, он стоит на краю дороги, подозрительно вглядываясь в листву упавшего дерева. Ааа, да там наш старый друг, щитомордник, обмотался вокруг ветки и греется на солнце. Ну да мы его отшвырнем палкой. Поехали дальше. Кстати, поверните голову – справа на опушке сложены рулоны соевой соломы, прикрытые навесом, так егеря подкармливают изюбрей и косуль.

А вот опять брод, давайте водички наберем. По камням шелестит вода, чистая, почти невидимая глазу. Это Милоградовка (по-китайски – Ванчин), за много лет промывшая каньон в каменном ложе. Она прыгает водопадами по уступам, наполняет гранитные чаши, где так удобно окунуться запыленному путнику. Неподалеку по тайге петляет еще не набравшая силу Уссури, исток которой совсем рядом – на Снежной горе. И Киевка (она же Судзухе), место паломничества рыбаков, почитателей хариуса и тайменя.

Удивительно, но до 1972 года большинство приморских населенных пунктов, перевалов и рек сохраняли свои старые, китайские названия, которые дали еще манзы до присоединения к Российской Империи. Но после вооруженного конфликта за остров Даманский началось массовое переименование.

Прагматичные китайцы давали названия не абы как, а чтоб было понятно, что полезное-съедобное в этой местности растет и куда за этим сворачивать: «третья большая долина», «енотовая река», «вершина, где есть дрова», «долина груш». Ну а мы уже по традиции – либо в честь революционеров, либо природных явлений.

Что-то заболтались мы с вами, а ведь уже темнеть начинает. Наконец, выезжаем из леса на широкий луг. Солнце уже нырнуло за сизые вершины Сихотэ-Алиня, среди которых пристроились на ночлег облака.

Так я и знала, задержались и снова попали в пересменку на кордоне. Придется делать километра три в объезд – выпившие егеря затеряли ключ от шлагбаума.

 

Вот моя деревня…

 

В долинах Сихотэ-Алиня, между сопок и горных рек устроились таежные села, многие из которых основали еще китайцы, гольды или удэге. Позднее сюда хлынули волны переселенцев из Сибири, Украины, Поволжья. Во внешности их потомков угадываются и славянские, и туземные черты. Точно также и сельский быт впитал в себя все самое нужное и полезное.

Акающий говор, море подсолнухов, «гарбузы» в огородах – это от украинцев, обширные пасеки – от старообрядцев. Плантации сои и гаоляна (по местному, «ковыльяна») – пережитки китайского быта. Но главное – тайга: охота, сбор шишек, ягод и женьшеня, ловля рыбы, и в этом опыт аборигенных народов оказался незаменим.

Приемы сбора женьшеня до сих пор почти прежние, что практиковали гольды и китайцы. «Корневать» идут и в одиночку, и «бригадами» по 4-5 человек, беря лишь минимум еды и вещей: ведь тайга и прокормит, и укроет. Вместо палаток для ночевки ставят «балаган»: меж деревьями укрепляют поперечную перекладину и с одной стороны наклонно устанавливают жерди, покрывая корой, лапником и взятым с собой целлофаном. Пол тоже выстилают лапником. Получается «балаган» с одной открытой стороной, возле которой разводится костер так, чтобы тепло шло вовнутрь.

Тайгу сборщики прочесывают, выстроившись цепью и разгребая палками траву, двигаясь медленно и осторожно, как саперы. Найденные корни продают скупщикам и деньги делят строго поровну, по числу членов «бригады», независимо от того, кому именно повезло: промышляли-то все одинаково.

Иной раз женьшень (или, как здесь говорят, «панцуй») растят самостоятельно. В тайге выбирается секретный участок, надежно укрытый от глаз конкурентов, куда и высаживаются семена. Владелец регулярно наведывается на делянку: взрыхлить землю, заодно и «стрелки» у растений оборвать – очень уж приметные они, как бы сборщикам на глаза не попались.

Кое-кто вообще растит женьшень в огороде. Это, конечно, хлопотней, чем капуста и огурцы, зато не надо лишний раз грабить тайгу, да и результат более-менее гарантирован. Уход несложен, но требуется терпение, ибо корень растет очень медленно.

В Архиповке, Чугуевке или, например, в Булыге (бывшей Сандагоу) вам покажут такие домашние плантации. Возле поленницы на дворе горизонтально уложены доски, владелец отодвигает их в сторону, и солнечный луч выхватывает из тени то широкий лист, похожий на ладонь, то зонтик лаково-красных ягод. В тайге это священное растение оберегает амба, уссурийский тигр. А здесь охрана доверена простому Шарику или Жучке, которые машут хвостами в ожидании подачки от гостей.

Считается, что выращенный корень менее целебен, чем дикий, хотя это толком не доказано. «Растет быстро, как морковка, и пользы в нем не больше», – пренебрежительно отзываются корневщики. По виду тоже есть различия. Дикий корень по форме похож на человека: голова, шея, туловище, руки, ноги. У домашнего «шея» не успевает отрасти, да и цвет другой – не желтоватый, а белый.

С одной стороны, корневание – бизнес. С другой – нашедший хороший корень воспринимает это как особое благословение духов, приобретая уважение селян. Считается, что священный панцуй кому попало в руки не пойдет, ведь он – душа тайги, а плохого человека тайга не любит. При этом за скобками остается тот факт, что «охота» за диким корнем – злостное браконьерство, поскольку женьшень под угрозой исчезновения и занесен во все краснейшие книги, какие только есть.

Сдают корни скупщикам, в основном, китайцам. По слухам, дикий корень с мощными целебными свойствами принимают по тысяче рублей за грамм, и, подозреваю, вывозят за рубеж. Ибо недорогой продукт, что продается в наших аптеках, никакого отношения к тайге не имеет, а выращивается на корейских плантациях. Это в лучшем случае, а в худшем – подделывается в Китае.

О свойствах женьшеня распространяться слишком долго, но главная его ценность в способности мощно, до полной несокрушимости укреплять иммунитет. Люди, увы, до сих пор верят, что в аптеке можно купить и здоровье, и красоту, и потенцию. Поэтому будущее дикого женьшеня решено, если раньше не искоренить самих корневщиков. А как это сделать, если в раскиданных по тайге селам за всеми не уследишь, плюс еще сама традиция сбора овеяна древностью и навеки укрепилась в сознании?

Положа руку на сердце, браконьеры тоже бывают разные. Одни хищнически выбирают все подряд, включая мельчайшие корешки. Другие берут только крупные, оставляя молодым растениям возможность еще несколько лет плодоносить. И вдобавок семена рассаживают в тайге. Такой вот профессией «ва-панцуй» – то ли корневщика, то ли женьшеневода, тут кормятся многие.

Сами селяне предпочитают изгонять хворь водочной настойкой на женьшене, собственного приготовления. Не думайте плохого, стаканами ее не пьют, максимум чайными ложками. Малейшая передозировка – и здравствуй, бессонница, перепады давления и проблемы с сердцем. Понимать надо.

Кстати, медовуху тут тоже выделывают знатную, хоть исходный медок иногда жидковат, поскольку климат влажный. Зато у пчелы роскошный выбор: хочешь – липа, дикая малина, разнотравье. А хочешь – экзотика вроде амурского бархата (дерево такое, похожее на пробковое).

Не только человек вторгается в жизнь тайги, иной раз и природа дает ему почувствовать свою силу. После тайфунов разливаются реки, снося мосты и отрезая села от всего мира. Дикие звери в бескормицу приходят к человеческому жилью. Несут опасность таежные пожары. Жить неразрывно с природой – тонкая наука, ее надо постигать с детства. Как, например, вон те мальчишки, что вернулись с отцом с рыбалки, и теперь с наслаждением барахтаются в озере прямо среди листьев и бледно-розовых цветов лотоса.

Иной раз встречи с природой носят курьезный характер. Вот и фермер в лесхозе недавно материально пострадал: дикий кабан проломил ограду загона и покрыл всех свиней. Владелец так и не смог продать получившихся полосатых поросят, мало того, еще и штраф впаяли за незаконную селекцию.

В общем, так и живут. Достаток, конечно, у сел разный, иное побогаче, иное победней. Иногда вперемежку: чистенький коттедж со спутниковой тарелкой, а рядом серая рубленая изба с некрашеным забором, возле которого притулился ржавый остов автомобиля.

 

Природа без людей

 

Колонны вековых кедров. Мрачные скелеты древних тисов, лишь где-то наверху покрытые хвоей. Узловатые лианы актинидии и винограда, оплетающие стволы. Седой лишайник на ветвях, заросли папоротника. Сладкий, тяжелый запах от цветущей липы. И тишина, липкая и тягучая, как таежный мед.

Только на острове Петрова в Японском море еще осталась роща старых тисов, не срубленных ради драгоценной красной древесины. И потому именно здесь, закрыв глаза, хочется представить, каким было бы Приморье, если бы не было людей.

Несмотря на то, что это место обжитое со времен неолита, и по сути скорее ботанический сад, чем участок тайги, здесь у человека гораздо меньше прав, чем у белки. С тропы не сходить. Растения не трогать. Обитателей острова не нервировать.

Сотрудники Лазовского заповедника делятся этими красотами неохотно, всячески намекая, что человеку тут не место, и при первой же непогоде закрывая остров для посещения.

О, я их понимаю. Показывать заповедник обывателям, не отличающим горала от кабарги и хихикающим при слове «баклан» – пытка для научного работника. Но они держатся молодцом, и даже насочиняли легенд, как положено заправским экскурсоводам. Проще рассказать про живой источник и дерево, исполняющее желания, чем объяснить уникальность реликтовой островной флоры. Про аралию и амурский бархат посетители забудут через полчаса, зато будут рассказывать знакомым про лик шамана на стволе и дерево в форме иероглифа.

А жизнь все идет своим чередом. Иногда узкий пролив переплывают олени, чтобы отдохнуть на тихом острове, а иногда даже медведи. В бухте Петрова на противоположном берегу приютился кордон заповедника. Здесь все перемешалось. Днем по светлому песку бродят туристы, а ночью тигры и енотовидные собаки. Пятнистые олени пьют соленую воду из моря. Среди кустов шиповника расставлены палатки. Вдоль прибоя зуйки и песочники собирают выброшенную морем мелкую живность, копаясь среди створок раковин, клубков водорослей и панцирей морских ежей. Здесь люди как-то уживаются с природой, и вред от них минимален.

Но в то же время в портах Владивостока, Славянки, Зарубино грузят на суда варварски добытый кедр, дуб, сосну. В Китай вывозят женьшень, трепанга, медвежьи лапы, тигриные кости. Даже лягушками нашими не брезгуют. Пустеет тайга и море, гибнут отдельные виды и целые природные сообщества.

 

«Со словами Дерсу нельзя было не согласиться. У себя на родине китайцы уничтожили все живое. У них в стране остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море, вблизи берегов, они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый зверем и лесами Приамурский край ожидает та же участь, если своевременно не будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев».

(В. Арсеньев «В дебрях Уссурийского края»).

 

Китайцы словно козы, простодушно и методично выедающие растительность со всеми листьями, стеблями и корнями. Они благоденствуют, не думая, что останется после них потомкам. Но мы-то, почему мы идем у них на поводу? Почему грабим свою тайгу и море, за бесценок спуская то, что природа копила для нас тысячелетиями? Срубить, затоптать, изгадить и пойти искать другое место, где еще не натоптано и не изгажено – образ жизни быдло-потребителя, быдло-отдыхающего, быдло-бизнесмена.

Они не понимают объяснений и просьб. Им это не надо. Им надо урвать сейчас, без напряжения и проблем. Огромные штрафы, аресты, тюремные сроки – вот что поможет от этой заразы, и никак иначе.

 

* * *

 

Вот сейчас сижу, читаю новость: в моей родной области собираются развивать туризм. И первое, до чего додумались чиновники – проложить хорошие дороги к природным достопримечательностям. Дескать, прекрасное – народу. А вы хорошо подумали, господа?

Для кого вы собираетесь их строить? Для людей, которым лень дойти сто метров до мусорного бака? Вы хотите через два-три года рвать на себе волосы и искать деньги на восстановление тюльпанового заказника, который превратится (к гадалке не ходи) в вытоптанное поле с кострищами и горами пластиковой посуды?

Оставьте, ради бога, все, как есть. Пусть вместо дорог будут направления, где не проехать на обычной машине. Ученые и те, кто действительно ценят природу, доберутся в эти места все равно. Пусть здесь по-прежнему бродят чумазые и счастливые люди с фотоаппаратами, и чтоб никаких мангалов и колонок со Стасом Михайловым… И так по всей России. Подумайте, ладно?

А я на будущий год насчет Чукотки поразмыслю, там, говорят, плотность населения – семь сотых человека на квадратный километр. Вот, наверно, райское-то местечко…

 

Вера Владимирова