Феноменология запрета

Феноменология запрета

В современной России стало модно запрещать. Не только права и свободы, но и некоторые вполне неприглядные вещи. Например, ужесточили требования к автомобилистам в случае нарушения ими ПДД и пребывания за рулем в нетрезвом виде. Для чиновников и депутатов ввели ограничение на владение имуществом и счетами за рубежом, а также наложили вето на «семейственность» в Госдуме и Совете Федерации. Ещё власти пытаются бороться с табакокурением и алкоголизмом, правда, подобные меры, как показывает новейшая история России, были сопряжены с глобальными процессами смены эпох…

О природе запретов и табу мы решили поговорить с нашими экспертами, которыми в этот раз стали:

Лев Гурский, писатель;

Василий Колташов, руководитель Центра экономических исследований Института глобализации и социальных движений;

Тамара Фокина, кандидат философских наук, почетный профессор Поволжского института управления имени П.А. Столыпина РАНХиГС при президенте РФ;

Михаил Ковалёв, кандидат исторических наук, доцент социально-гуманитарного факультета СГТУ имени Гагарина;

Игорь Сорокин, экс-директор дома-музея Павла Кузнецова

1. Эмбарго на грузинские вино и минералку, комендантский час для детей и подростков, ограничение свободы собраний, введение чёрного списка сайтов, ответственность неправительственных коммерческих организаций за финансирование из-за рубежа, попытки введения цензуры в СМИ и пр. Есть ли у всех этих государственных инициатив общая идея и в чём, на ваш взгляд, она заключается?

Игорь Сорокин. Не думаю, что тут есть цементирующая общая идея. Больше похоже на стихийные меры, чем на продуманную стратегию. Здесь посыпалось, там рвануло, в третьем месте боком вышло, а тут надо имидж поправить срочно. Вот и скачки напряжения вместо ровного света — вспышка слева, вспышка справа. Агрессия из страха. Гайки закручиваются, а механизм — разваливается. Скорее, это случайные запреты, как отклик на происходящее, на невзгоды с разных сторон. Хватка при нехватке. Хватка властвовать при нехватке политической мудрости.

Тамара Фокина. Здравый смысл подсказывает, что какая-то идея должна быть. Но чтобы определить, какая идея, нужно, чтобы эти идеи или их конфигурация нам, гражданам, были хоть как-то известны, артикулированы. Но этого нет. С управленческой точки зрения это неэффективно. Преподаваемый мной предмет — теория организации — предполагает, не без оснований, что для оценки феноменологии запретов нужно знать их стратегию, причем в положительном смысле: для чего, как это соответствует ситуации?

Насколько я в состоянии судить, власть действует жестко, но импульсивно. Мне трудно представить себе руководителя, который отдает распоряжения сотрудникам, не объясняя их общий смысл. Особенно странно, что какая-то их часть на «утренней планерке» переведена в группу «смутьянов». Как правило, организация в такой ситуации разваливается и требует антикризисного управления. Я полагаю, что кризис всегда бывает вызван неэффективным управлением. Разумеется, в условиях гиперизменчивой среды, новых вызовов и т.д., но все же внутренними причинами! Мне как гражданину было бы понятнее, если бы все эти «строгости» были применены ко всем, в том числе к самой государственной власти. Пока же одни сюрпризы. Удары и угрозы сыплются во все стороны. Вот такая у нас феноменология запретов.

Лев Гурский. Я полагаю, что общая идея здесь, бесспорно, есть, и она была сформулирована еще в XIX веке русским философом-самоучкой Мымрецовым — персонажем рассказа Глеба Успенского «Будка». Идея состоит из двух основополагающих тезисов, простых и ясных. Первый — «тащить». Второй — «не пущать». В зависимости от конкретной политической конъюнктуры может изменяться, так сказать, объект государственных усилий по тасканию/непусканию. Вчера это могли быть рижские шпроты и молдавское вино, сегодня — митинги на Болотной, завтра могут запретить интернет и краковскую колбасу… Неизменным остается одно: уверенность, что главное действие арифметики — вычитание, то есть с любыми проблемами можно справиться одними запретительными мерами. Это, разумеется, ошибка, поскольку кроме арифметики существует еще и физика, а там есть один неприятный закон: «Сила действия равна силе противодействия».

Василий Колташов. Страх перед народными массами сегодня является главным двигателем запретительных мер в России. Характерно, что даже кейнсианская экономическая политика первой половины 2012 года была продиктована им. Однако власти, вернувшись к неолиберальному наступлению, допустили крупную (экономическую и социально-политическую) ошибку. Они оценили кризис протестного движения и усилили репрессивный нажим. В экономике к тому времени произошло опасное замедление, поскольку известно — если она при капитализме не растет, то начинает падать. Однако стоит отделить товары от людей. Хотя именно запрет на ввоз, а не повышение таможенных пошлин (для ограничения), говорит о том, что общество как бы должно стать соучастником процесса.

Михаил Ковалёв. Я бы не стал смешивать воедино названные правительственные акции. Среди них есть откровенно комичные и беспомощные. Кстати, вы забыли упомянуть давнюю попытку бойкота прибалтийских шпрот, о которой так долго в свое время говорили в правительственных и околоправительственных кругах. Но некоторые из названных акций, в самом деле, пугают. Полагаю, у них есть общая идея, которая заключается в создании подконтрольного общества с подавленным гражданским сознанием. Причем речь сейчас идет не только о России. К сожалению, это во многом мировая тенденция. Надеюсь, правда, что до уровня оруэлловской или замятинской антиутопии мы все же недотянем.

2. Существует ли в настоящее время социальный заказ на разного рода запреты? Это связано с тем, что маятник общественных настроений качнулся в сторону консерватизма, или же правящий класс пытается таким образом обезопасить себя?

Василий Колташов. Скорее всего, запреты вносятся хаотично, без представления о том, что они в общественной сфере породят. При этом власти пытаются поднять инвестиционную привлекательность страны и не видят в запретах проблемы. Возможно, это стоит понимать как признак очень консервативного плана развития экономики. Что касается общества, в его настроении важнее всего нервозность, неопределенность и неверие официальным источникам. Психическое состояние неустойчиво и нестабильно, как это было в годы подъема. Поэтому действия властей глупы, поскольку провокационны. Они не успокаивают, а раздражают, тогда как раздражителей и без того — масса.

Игорь Сорокин. И маятник качнулся — единого революционного порыва нет как нет, и правителям нужно спокойствие и только спокойствие. Одно связано с другим — нежелание менять и стремление обезопасить.

Один правитель меняет, чтобы обезопасить, другой не меняет с той же самой целью — всё зависит от характера правления. Чувство самосохранения — в обоих случаях. Сегодняшняя ситуация больше похожа на метание — тут модернизируем, тут стабилизируем. Это правильно — сочетание перемен и незыблемости необходимо. Весь вопрос в том, верны ли направления — то ли меняем и то ли стараемся уберечь.

Совсем ведь не похоже на социальный заказ: грузинское вино запретили, а что с изобильными источниками дешёвого спирта на Северном Кавказе? А с наркотрафиками? Что-то незаметно государственной воли в борьбе с белой смертью — хотя именно здесь и есть настоящий социальный заказ: наркомания достигла размеров национальной катастрофы. И что? Посмотрите на дивизии молодых могил. Это прямое следствие госполитики попустительства.

Михаил Ковалёв. Тут сложно сказать однозначно. С одной стороны, поток насилия, пошлости и разврата, льющийся уже много лет с телеэкранов, в том числе с центральных каналов, стал сильно раздражать. Порой даже либерала и демократа это заставляет поверить в консервативные ценности и поностальгировать о временах «морального и нравственного порядка». С другой стороны, мы видим, что как раз с подобными вещами власти даже не думают бороться. Под запрет чаще всего попадает то, что прямо или косвенно может создать угрозу правящему классу. Причем попытки запретов, как я уже говорил, принимают порой комичный характер.

Тамара Фокина. Полагаю, что одного социального заказа, четко сформулированного, как мы это понимаем в социальном проектировании всяких инноваций, нет. Но есть масса так называемых стейкхолдеров (от англ. stakeholder – «владелец доли; держатель заклада». – Авт.), которым эти инновации интересны, причем в самых разных смыслах и модусах. Одни их (запреты) поддерживают, другие порицают, третьи равнодушны. Четвертые недовольны, но пассивны. Пятые недовольны, но активны и т.д. Даже у очень скромного социального проекта самых разных стейкхолдеров десятками считаем и учитываем их позицию при анализе стратегии, рисков, последствий! Так что, конечно, что-то качнулось и кто-то стремится, чтобы его не стукнуло, как детские качели, на обратном ходу.

Но самое главное – сейчас неверно говорить о каком-то качающемся туда-сюда маятнике. Общественное развитие диффузно, неопределенно, многовекторно, сложно. Общественные настроения движутся «во все стороны»: и в сторону консерватизма, и в сторону инноваций, и в сторону фундаментализма, и в сторону модернизаций. Поэтому нужна стратегия переговоров, согласования мнений, современные технологии PR и способов разрешения конфликтов, так называемого диссенсуса. Диссенсус означает, конечно, отсутствие согласия между сторонами, сохраняющее, однако, саму возможность продолжения спора. Это принципиально, и в нашем случае спорящие стороны не могут быть «уволены», запрещены или лишены свободы. Не открою большого секрета, если скажу, что в «самом главном» спорящие стороны должны быть вместе. Хорошо бы еще это самое главное очертить. Вот такой у нас сейчас заказ.

Лев Гурский. Социального заказа в чистом виде, быть может, и нет (я не думаю, что Вячеслав Викторович Володин вызывает депутатов в свой кабинет и раздает им листочки с указаниями: ты, мол, выступишь против грозы в начале мая, а ты предложишь партийную поправку к «правилу буравчика»). Дело в другом. Существует то, что персонаж Достоевского однажды назвал «административным восторгом», — состояние, когда не слишком значимая персона вдруг понимает, что от него, вчера еще маленького и жалконького, зависят судьбы многих людей. А уж когда сей восторженный гражданин чувствует, что ветер дует в его паруса, он может наломать немало дров… В 30-е и 50-е годы прошлого века именно такие люди одобряли и поддерживали репрессии, рукоплескали гонителям генетики, раздували антисемитскую кампанию «дела врачей». Их тоже никто отдельно не инструктировал. Они сами выловили из воздуха все необходимые флюиды и чутко им следовали…

3. Как вы считаете, принесёт ли практическую пользу политика по ограничению табакокурения и потребления алкоголя? Существуют ли в мире аналогичные запреты, позитивному опыту которых мы можем следовать?

Тамара Фокина. Про запреты табака, алкоголя и наркотиков и их действенность писали многое и многие. Практическая польза будет обязательно, но вот кому и какая. Читайте выше про стейкхолдеров. Что я могу сказать точно – опыт удачного запрета алкоголя в мире есть. Например, я лично наложила на себя запрет на алкоголь и с тех пор много лет не пью. Это возможно. Вот такой у нас сейчас позитив.

Михаил Ковалёв. О, это особая ситуация. Тема запретов, как я полагаю, вообще сложна и многозначна. По моему убеждению, ограничение табакокурения и потребления алкоголя — чрезвычайно важная для всего нашего общества и нашего государства задача. Речь ведь идет уже не просто об ограничении вредных привычек, но о серьезной проблеме, связанной с деградацией нации. Думаю, что в этом случае запреты могут иметь свое позитивное значение. Должен признать, что меры властей в этом направлении приветствую. Например, ограничение рекламы сигарет, пива и т.д. В то же время одними запретами тут тоже проблему не решить. Нужна логичная и адекватная пропаганда. Того же здорового образа жизни, например.

Игорь Сорокин. Тут придётся неоднократно употребить «если».

Принесёт, если будет разумна. Так бороться, как у нас боролись на заре перестройки, преступно. Вместо того чтобы вытеснять дешёвый крепкий алкоголь из опилок, развивая-укрепляя виноделие, вырубались виноградники и забрасывались сады. Народ травился, слеп и погибал от всякой дряни — и не исключено, что это отчасти была тупая реакция на запрет «как это ты мне выпить запретишь?».

Если действовать путём запретов и навязчивой пропаганды, эффект вряд ли будет велик — особенно, зная наш народ, который, как декабрист Каховский, «и в цепях свободен». Станут в огородах выращивать самосад, как в 1990-е, но курить не бросят. Наряду с разумными ограничениями необходимо давать здоровую альтернативу: строить спортивные комплексы во дворах, мини-стадионы в микрорайонах, закладывать и обустраивать парки, пляжи, развивать систему велосипедных дорожек. Возьмите Саратов — город задыхается от грязи, автотранспорта, пассивной токсикомании, нехватки общественных территорий.

И очень важное условие: если не повышать благосостояние, а только одёргивать запретами, ничего не выйдет. Николай Гаврилович Чернышевский давно установил закономерность: «Пить дешевле, чем есть и одеваться». Великие слова из романа «Что делать?» — их можно высечь на всех российских площадях перед зданиями правительств.

Если у человека есть возможность пить хорошие вина, он не сопьётся, а дешёвый спирт разрушает личность катастрофически быстро. Я видел пример именно политики. В Нидерландах добротное сухое вино может позволить себе каждый, а всё, что прошло перегонный куб, — неоправданно дорого. Чем не политика? И пример легалайза, конечно, показателен.

Лев Гурский. Когда председатель правительства объявляет войну курению и курильщикам, он ссылается на западный опыт. Это выглядело бы умно и последовательно, если бы весь прочий опыт Запада (независимый суд, свободное ТВ, честные выборы, реальная многопартийность и пр.) мы уже у себя применили и остались только мелочи. То, что мы сегодня начинаем с курения, сильно смахивает на попытку начать строить дом не с фундамента, а с крыши.

Василий Колташов. Мне очень не нравится никотин. Но это успокаивающее легкое наркотическое средство, очень вредное, как все знают. Однако власти идут в наступление на табак и алкоголь не из-за вреда, что они приносят здоровью людей — физическому и эмоциональному. Скорее, эти шаги связаны с попытками поднять качество трудовых ресурсов и уменьшить рабочее время, расходуемое людьми на перекуры. Место табака, видимо, должны занять антидепрессанты. Они у работодателя время не отнимут, а значит, результат будет достигнут. Но в нынешней социально-экономической ситуации в стране это может стать дополнительным раздражителем.

4. Как вы считаете, демократическому государству обязательно идти по пути всевозможных запретов, есть ли от них вообще какая-либо польза или же лозунг «Запрещено запрещать» должен стать главным в борьбе за права и свободы граждан?

Михаил Ковалёв. Не думаю, что даже в демократическом государстве может быть разрешено все. Так мы можем вообще дойти до оправдания многих пороков, а в результате — до анархии и хаоса. Хотя порой кажется, что они уже наступили. Уверен, что определенные преграды все равно должны иметь место. Взять хотя бы ту же рекламу табака и алкоголя, которая в свое время достигла совершенно ненормального размаха.

К сожалению, степень сознательности и ответственности многих наших граждан пока оставляет желать лучшего. Это, конечно, ни в коем случае не говорит о невозможности у нас демократии, но лишь о том, что некоторые регуляторы все же необходимы. Приведу маленький пример. Студенты российских вузов почти поголовно погрязли в плагиате. Вы сегодня почти не найдете человека, который сам бы писал курсовую или дипломную работу. Нужен ли запрет на плагиат, к примеру? Безусловно! Думаю, что можно привести еще немало весьма актуальных примеров.

Лев Гурский. Совсем не обязательно.

Игорь Сорокин. Без ограничений невозможно структурирование. Допустим, мы перестали регулировать дорожное движение, сняли все запреты, упразднили правила — сами понимаете, чем это грозит. Да, разумеется, самоорганизация существует и хаос – это тоже своего рода порядок. В Дели, где главным инструментом управления являются жесты, гудки и крики, как известно, меньше уличных происшествий, чем в Лондоне, где всё подчинено порядку. Но там и другие скорости!

Задача государства как раз и состоит в разумном ограничении — во благо своему народу. Чувство народа следует улавливать, а не игнорировать, как это часто у нас бывает. Умные правители стараются не задавить энергию, а направить её во благо.

Разница между запретом и ограничением такая же, как между словами «властвовать» и «управлять». Власть противна сама по себе, так как она сопряжена с насилием. Мы, к сожалению, привыкли и употребляем это слово слишком часто. А слова ведь неизбежно влияют на наше сознание. Слова «правление» и «управление» одного корня с «правом»-«правдой»-«правилом». Править это и есть задать нужное, правильное направление. Думаю, если мы перестанем отовсюду слышать и повторять вслед хлёсткое «власть-власть-власть», а начнём употреблять размеренное «управление», мы уже тем самым наладим внутри себя демократию. Ведь управленец в отличие от властителя – это тот, кому мы доверили выправлять, то есть делать более правильной, нашу жизнь.

Тамара Фокина. Полагаю, что на этот вопрос я косвенно уже ответила. Думать, что можно обойтись без запретов, так же странно, как думать, что можно только ими обойтись. Читайте Евангелие. Выражение «запрещено запрещать» есть высшее выражение управленческой бессмыслицы. Столько народу не найдете, чтобы уследить за исполнением этого тотального запрета. Вот такой у нас сейчас оксюморон.

Василий Колташов. Запреты в демократическом государстве должны устанавливаться не чиновниками, а народом или его представителями. Без них не обойтись, но они должны защищать, прежде всего, общественные права и свободы. Но для этого обществу нужно еще преодолеть запрет на демократию.

5. От каких запретов вы лично страдали и от каких, напротив, выигрывали?

Лев Гурский. Честно говоря, не могу представить ни один из нынешних широко прокламируемых запретов, от которого бы лично я выиграл. Всё, что должно быть запрещено по закону, уже и так запрещено (есть соответствующие статьи УК). Эскалация новых запрещений — притом с крайне расплывчатыми формулировками — приведет к тому, что ни один из нас (даже не совершивший ничего предосудительного) станет нарушителем хоть какого-нибудь пункта какой-нибудь статьи. Любого можно будет привлечь, оштрафовать, посадить и пр. Но привлекать будут не «любого», а выборочно — на страх другим (или в назидание, или с целью сведения личных счетов, или «за политику»). Это будет мир, который любят описывать авторы романов-антиутопий. В этом мире жить будет чертовски противно, неуютно, некомфортно и страшновато. И оттуда очень многие захотят свалить куда подальше. Если в этом — тайная цель власти (мол, народа в стране больно много, надо уменьшить), то она близка к осуществлению, увы.

Василий Колташов. Эмбарго на грузинскую минералку создало мне однажды проблему, когда привычную воду не удалось найти. До этого на проблему внимания не обращал. Однако изолированность московского рынка от минеральной воды из российских регионов усиливает эффект от запрета на ввоз грузинской минералки.

Игорь Сорокин. Страданий не помню. Разве что огорчения от невозможности воплотить задуманное. Выигрыш просчитать невозможно, поскольку никто не знает, как сложилась бы жизнь, не будь на пути запретов и ограничений. Одно знаю точно, личное: из запретов хранителей вырос «музейный арт».

Михаил Ковалёв. Вы знаете, никогда ни от каких запретов не страдал. От каких выигрывал? К примеру, от запрета курения во многих общественных местах, поскольку мне не очень приятен запах табака.

Тамара Фокина. От запретов страдала в стародавние времена: явно не хватало хороших и нужных книг. Выигрываю всегда от запретов, которые накладываю на себя сама. Такая вот антиномия.

Антон Морван