Виктор Долгов: Шолохов и ХХ съезд

В конце этого года в Саратове должна выйти первая часть книги, посвящённая жизни и творчеству Михаила Шолохова. Автор издания – профессор кафедры политических наук ПАГС имени Столыпина, доктор исторических наук Виктор Долгов – земляк советского писателя (родом Виктор Михайлович из станицы Слащёвской, расположенной в 60 километрах от Вёшенской).

«Между Вёшенской и Слащёвской есть станица Букановская, где Шолохов женился. Оттуда родом его жена, а сам писатель туда попал в начале 1920-х годов, когда был назначен Советской властью сборщиком продналога. Из этой Букановской же родом и моя бабушка. Она, кстати, присутствовала на свадьбе Михаила Александровича. Бабушка мало рассказывала об этом, а вот дед любил вспомнить… Детские воспоминания для меня значат многое, и во многом именно они подтолкнули меня к изучению жизни и творчества Шолохова», – рассказывает г-н Долгов.

В 1971 году он лично встречался с писателем. Тогда Виктор Долгов работал учителем и возил своих учеников на экскурсии не только в Киев, Москву, Волгоград, но и в Вёшенскую, где ещё жили свидетели описываемых в «Тихом Доне» событий и даже прототипы героев романа:

«Эта встреча окончательно убедила, что я должен исследовать жизнь и творчество писателя, а также изучать события, которые описываются в шолоховских произведениях и про которые рассказывали мои родственники. К тому же, в 1990-е годы вновь начали говорить, что, дескать, Шолохов – не автор «Тихого Дона», поскольку слишком молодым начал писать и не оканчивал Литературный институт. Это заставило активизировать работу над книгой, потому как я совершенно искренне считал и считаю, что кроме Шолохова никто не мог создать тот же «Тихий Дон», поскольку большинство героев романа – это реальные люди. Шолохов жил в центре тех событий, о которых писал.

Литературоведческий анализ я не проводил, основной упор делается на историко-политологическую составляющую. Лейтмотив книги: «Шолохов в политическом пространстве XX века». Для меня важны политические события, в которых Михаил Александрович участвовал лично, или описанные им в своих книгах. Шолохов не занимался политикой в чистом виде, но, тем не менее, он выступал на партийных съездах, вел личную переписку со Сталиным, Хрущёвым и Брежневым. Его начали очернять с 1920-х годов – и это тоже определённое участие Шолохова в политическом процессе».

«ОМ» открывает новую рубрику «Лит-ра» и публикует отрывок из будущей книги Виктора Долгова, посвящённый малоисследованному пласту, а именно – восприятию Шолоховым «антикультового» XX съезда КПСС.

«Шолохов участвовал в работе семи съездов партии. И почти на всех выступал с горячими речами о литературе, нравственности, патриотизме, проблемах природы, народного хозяйства и жизни людей. Вряд ли в какой-то из речей можно обнаружить неискренность, лицемерие или политический заказ. Его не раз пытались обвинить именно в этих распространенных советских «грехах». Приписывали ему всякие надуманности. Но правдивость и простота его выступлений разоблачают все домыслы и наговоры. Шолохов всегда оставался искренним человеком. Именно поэтому ХХ съезд оказался для него действительно переломным событием в жизни. Вообще для всего послевоенного развития страны ХХ съезд представляется принципиальным рубежом. Особенно для общественно-политической элиты, к каковой, несомненно, принадлежал Шолохов.

Проблема переоценки прошлого несла для него особые сложности. И не только идейные, но и нравственные. Ведь кем был для Шолохова Сталин? И в какой степени была связана с ним прежняя жизнь писателя? Если оценивать в самом общем виде, то нельзя не признать, что Сталин дважды спасал Шолохова от смерти и трижды открывал дорогу его произведениям. Конечно, он же и создал систему. Но система – это общественное. А спасение и поддержка – личное, конкретное, именно на Шолохова направленное позитивное сталинское действие. Теперь, когда не стало самого Сталина, отношение к его режиму в среде творческой интеллигенции оказалось поразительно разнообразным.

Положение Шолохова было особенно сложным, поскольку он находился очень близко к власти, но и в гуще общества. Даже не зная засекреченных материалов о жертвах коллективизации и массового голода 1932–33 и 1946–47 годов, размахе репрессий тридцать седьмого, судебных процессах 1930-х годов, масштабе ГУЛАГа, количестве человеческих потерь Великой Отечественной войны, Шолохов получше многих понимал трагедию сталинского режима для народа и не подвергал сомнению все новые и новые «правды» о жестокостях недавнего времени. Однако он не бросился изобличать сталинизм. Он делал свой анализ этой системы, неспешный, но глубокий. Как показывают некоторые свидетельства, этот анализ продолжался у него до конца жизни.

Выступление Шолохова на ХХ съезде состоялось 20 февраля, на три дня позже выступления А. Суркова, представившего партии официальную картину развития Союза писателей, и за 5 дней до доклада Хрущева о культе личности Сталина, обосновавшего изменение партийного отношения к своему прежнему кумиру. По существовавшей традиции, выступавшие в прениях должны были одобрять и обосновывать своими примерами текст основного доклада, а также «базовые» оценки, касающиеся конкретных отраслей. Шолохов в своем выступлении игнорирует традицию: он почти не упоминает Отчетный доклад ЦК и вскрывает формализм и фальшивость выступления Суркова. Он говорил остро-откровенно, порой весело, с шуткой, но и с сарказмом о реальных процессах в советской литературе. Его слушали с большим интересом, много аплодировали, одновременно удивлялись тому, о чем и как открыто он говорил. Этой открытостью своих размышлений он как бы предварил доклад Хрущева о культе личности.

Внешне могло казаться, что говорил Шолохов только о литературе. О политике – ничего. О Сталине – ничего. Об империализме, фашизме, милитаризме, интернационализме, коммунизме – ничего, хотя Хрущев в Отчетном докладе ЦК много сказал об идеологическом повороте к коммунистическому строительству, и почти все выступавшие после него делегаты отмечались по этой тематике. Шолохов этого как бы не слышал. Зато прямо и масштабно говорил о свободе творчества, писательском служении народу, интересам страны, вреде администрирования в советской писательской организации, об издержках партийного руководства литературой, о забюрокрачивании отношений в Союзе писателей. Причем он давал характеристики, оценки, сравнения развитию отечественной литературы за весь период деятельности СП СССР, не разделяя его на сталинский и послесталинский. Тем самым показывал, что в партийном управлении литературой после Сталина ничего не изменилось, что за имеющиеся недостатки ответственны не только Сталин, но и его последователи.

Такого акцента в шолоховском выступлении не могли не заметить, фактически он преступил запретное: критиковал систему партийной власти. Заметным было недовольство партработников, обиделись отдельные писатели, особенно руководители Союза писателей. Вряд ли кто-то из них после этого испытывал к нему чувства благодарности и дружелюбия. Речь Шолохова вызвала множество откликов, среди которых были и поддержка, и осуждение. Настоящая дискуссия по поводу его позиции развернулась на страницах «Литературной газеты». Но бурную волну против Шолохова невольно предотвратил Хрущев своим разоблачительным докладом. Ошеломляющее воздействие от того, что им говорилось, буквально сразило делегатов съезда, некоторые из них были потрясены настолько, что падали в обморок. То же самое происходило после съезда, во время чтения текста доклада на закрытых партийных собраниях по всей стране. Общество воспринимало его анализ сталинизма активно, порой с неожиданными для партийного руководства требованиями усилить критику культа, расширить круг ответственных за антинародный характер власти, особенно за массовые репрессии. Выдвигались даже требования суда над всеми «сообщниками Сталина». Думаю, такой подход был близок Шолохову, неплохо осведомленному о механизмах власти сталинского режима.

Пятьдесят шестой год был для Шолохова насыщен сложными переживаниями. Вскоре после съезда он начинает борьбу за реабилитацию генерала М.Ф. Лукина, бывшего командующего 16 и 19 армиями, попавшего в плен после тяжелого ранения. В мае он тяжело переживал самоубийство А. Фадеева, возмущался председателю президиума ВС СССР К.Е. Ворошилову опубликованием заключения о смерти, якобы в результате алкоголизма, чувствовал, что причина в другом. Не состоялась встреча с П.Н. Кудиновым, одним из руководителей Верхне-Донского казачьего восстания 1919 года, который после отбытия в Сибири тюремного заключения – и это особая история – возвращался через Вешенскую в Болгарию, ставшую ему второй родиной. Но писатель был в отъезде и очень сожалел, что не повидался с одним из героев «Тихого Дона», в свое время издалека высоко оценившим его роман. Конечно, этот факт навел Шолохова на многие раздумья. Может быть, и под их воздействием он написал очень взволнованное и политически острое заявление о событиях в Венгрии. В нем он провел параллель между венгерским восстанием и восстанием 1919 года на Дону, что могло быть истолковано в разных смыслах.

Осенью много дней провел в Казахстане, наблюдал уборку второго целинного урожая, сильно беспокоился за сохранность зерна. Как известно, огромное количество хлеба погибало в буртах под открытым небом. Распаханная степь использовалась не по-хозяйски. Сам писатель свои впечатления по этому поводу определил одним словом: мрачные. Он написал об этом то ли небольшую повесть, то ли большой очерк «По Западному Казахстану», но никто не брался публиковать это неоптимистическое сочинение. Шолохов его сжег.

В ноябре состоялся рабочий просмотр первых двух серий «Тихого Дона», снятого С.А. Герасимовым с участием П. Глебова и Э. Быстрицкой в главных ролях. Счастливые переживания, тем более что смотрели в Вешенском Доме культуры. Счастливо год и закончился: Шолохов читал «Судьбу человека» в редакции «Правды», на страницах которой рассказ был напечатан в двух номерах – 31 декабря 1956 года и 1 января 1957 года. Успех рассказа был ошеломляющим. Его сразу опубликовали четыре издательства, читали по Всесоюзному радио, дом писателя был завален читательскими письмами-благодарностями. Среди них было немало откликов писателей, в том числе ценимых Шолоховым, – Э. Хемингуэя и Э. Ремарка.

«Судьба человека», на мой взгляд, являлась и творческой, и политической реакцией писателя на ХХ съезд. В рассказе четко определялась его позиция в отношении сталинской эпохи. И состояла она в той правде, какая передается читателю через память и чувства Андрея Соколова. В тяжкие три года плена, самые жуткие испытания, выпавшие на его долю, даже под дулом пистолета он постоянно думает о жене, детях, родных местах и ни разу – о Ленине, Сталине, партии, социализме, первых пятилетках, коммунистической идеологии. Он переживает за судьбу своей семьи, но не за судьбу социализма в СССР. Таково его социально-психологическое состояние. Шолохов этим рассказом снова выказывал свою идейно-политическую «неустойчивость», но изобразил реально человеческое в суровом пожарище войны, может быть, чуть приукрасив судьбу героя, что, впрочем, объяснимо, поскольку в рассказе проводилась оптимистическая линия. Но не было в нем никакой партийной заданности. Более того, в судьбе Соколова – однозначный упрек власти: воевал человек, страдал, семью потерял, но выстоял, пусть даже каким-то чудом и… не нужен этой власти, бредет по России один на один со своим безысходным горем. А параллельно ему, также ненужный государству, выживает милостью «общества» предоставленный судьбе мальчонка. И только случайная встреча двух несчастных, психологическое осознание каждым взаимной необходимости объединяет их жизни общей будущей судьбой, дает обоим человеческую надежду. А советское государство? Оно оказывается в этих судьбах ни при чем.

Официально Шолохов никогда не давал анализа своей позиции по сталинизму. Кроме кратких оценок в ответах на чьи-то вопросы. Но в семейном кругу, среди близких людей он раскрывался, был откровеннее. И обнаруживалась не просто сложная, сугубо личная позиция, но и глубоко философская, обществоведческая концепция писателя. Наиболее цельное воспоминание на эту тему опубликовал младший сын, М.М. Шолохов. Он пересказал разговор, который состоялся «вскорости после ХХ съезда партии», о понимании писателем Сталина и характера советской власти, а поводом послужила очередная статья в газете, разоблачавшая «культ личности». Тогда Шолохов высказал следующие мысли.

– «…Вообще говоря, все эти разговоры о культе – школьничество. Говорить можно лишь о личности. А культ, что же… Назови, если хочешь, как-то помягче. Скажем, вера в авторитет, вера в человека, в вождя. Ясное дело, она не должна быть слепой. Но без веры в вожака и овцы в отаре не ходят. Без руководителя, милый мой, и песни-то не споешь, может, частушки только».

– «…Веры у людей никто и никогда отнять не сможет. Без веры человек – не человек. Отними у него веру в Бога, он станет верить в царя, в закон, в вождя. В науку, как ты, например. В равенство и братство. В деньги, на худой конец. Да, Господи, во что только не верит человек… Высокой только должна эта вера быть. Возвышающей. Плохо, страшно, когда предмет веры мельчится. Мелкая вера – мелкий человек. А высшие духовные ценности можно и в культ возводить. По мне, так и нужно. Должно. И раз уж они, ценности эти, не сами по себе существуют, а в человеке гнездятся, раз уж только личность может их пестать и поддерживать, то я не против культа личности. Вопрос лишь в личности…!».

Таков шолоховский монолог с объяснением культа личности. Но как оценить, классифицировать эти шолоховские суждения о системе власти, созданной большевистской партией еще в процессе гражданской войны и почти тридцать лет возглавляемой И. Сталиным? В них явно нет научной методологии и понятийных конструкций, отработанных мировым интеллектом за тысячи лет исследований феномена власти. А есть шолоховское восприятие власти на уровне обыденного сознания, но с глубиной народной мудрости, накопленной веками жизненного опыта. Шолохов никогда и не красовался своими познаниями европейского эпоса или западной философии. И среди героев его книг нет профессоров, писателей, ученых, министров, губернаторов или секретарей обкомов. Генералы встречаются, но редко и в большинстве – казачьих войск. Его герои из народной массы. В своих рассуждениях они не опираются на Платона, Макиавелли или Руссо, они даже Бакунина с Плехановым не упоминают и весьма редко, как на крайний аргумент, ссылаются на имена Маркса да Ленина. Основой их интеллектуальных и нравственных позиций являются православные ценности и указания, национальные традиции, народный, в том числе их собственный, жизненный опыт. Таким было российское общество во времена «Тихого Дона», во многом таким оставалось оно после Великой Отечественной войны. Немало от того общества сохраняется и в наши дни. Примерно с этих позиций и оценивал Шолохов сталинскую систему власти. И это нисколько не упрощает его размышления и оценки. Напротив, уверен, возвышает их, поскольку в них он отразил народное сознание.

Действительно, существовавшие в 1950-е годы да и сегодняшние политологические, философские концепции власти лишь частично, с натяжкой, могут быть применимы к сталинской системе властных отношений. Также малоприменимы они и к современной политической системе России, если брать ее не формальное, а реальное содержание. И тогда, и сейчас политическая действительность много сложнее теоретических конструкций. С их помощью можно прогнозировать и обещать какое-то будущее, а для оценки прошлого они обычно малоэффективны, порой – бесполезны. И в оценке сталинизма, данной Шолоховым, лишь на первый взгляд, все обыденно и просто, а при неспешном рассмотрении, проверенном временем, выявляются и объективность исторического масштаба, и великая истина мудреца.