Забытая дата: 400 лет Русской Смуты
«Общественное мнение» публикует работу историка Евгения Ардабацкого, посвящённую смутному времени в России. В преддверии «Дня народного единства» – нового синтетического госпраздника, спущенного властями сверху, мы решили поговорить с Евгением Николаевичем о нравственных первопричинах Смутного времени и о том, какие ассоциации этот исторический период вызывает сегодня.
«ОМ»: Сразу возникает вопрос – почему название Вашей работы называется не «400 лет Русской Смуте», а «400 лет Русской Смуты»?
Автор: Полагаю, что первая формулировка означала бы окончившееся, навсегда ушедшее в прошлое историческое явление, торга так вторая – Cмуты – означает явление не оконченное, не исчезнувшее, а имевшее в нашей истории катастрофический повтор как начале, так и в самом конце ХХ в., повтор, перетекший в ХХI век, в переживаемые нами события.
«ОМ»: Почему же забытая дата, ведь 4 ноября уже в течение ряда лет отмечается «День народного единства»?
Автор: Этой исторической забывчивостью грешат не только наши дни. Ровно сотню лет назад один из саратовцев высказывал недоумение по поводи исторической забывчивости 300-летия памяти выхода из Смуты – освобождения Москвы силами II Нижегородского ополчения Минина и Пожарского. Тогда эта дата перекрывалась широким празднованием 100-летнего юбилея Отечественной Войны
А Смутное время? Там совсем другая расстановка сил. Историки видят множество разных причин Смуты – первой в истории нашего народа и нашей Родины гражданской войны. Не будем долго останавливаться на известных явлениях, ставшими как по отдельности, так и совокупно причинами Смуты. Таковыми были династический кризис (физический конец династии потомков Ивана Калиты), и связанный с ним кризис политический, тянущийся от напряжённой борьбы с боярской аристократией царского шурина Бориса Годунова и его соборным избранием на царство. Избирательный Земский собор
Хозяйственный и социальный кризисы, нараставшие со времён Ивана Грозного и резко усиленные как крепостным и налоговым гнётом, как и погодно – климатическими экстремумами начала XVII в., в конечном итоге привели к народным волнениям и разрушительному восстанию Ивана Болотникова. Проклятым наследием кровавой опричнины Ивана Грозного стало «всего мира безумное молчание, иже об истине к царю не смеющее глаголати».
Поэтому сегодня хочется остановиться на нравственной причине той давней Смуты (рубежа ХVI – ХVII вв.), причине, особенно остро ощущаемой в наше очередное Смутное время. Великий наш историк В.О.Ключевский говорил, что «история не учительница жизни, а надзирательница, Magistra vite (наставница жизни): она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков».
Таким страшным уроком для России начала ХVII в. стала Смута, как метко в том же веке назвал эту многостороннюю катастрофу подьячий Посольского приказа Г.К.Котошихин.
Смута, Смутное время, по определению В.И.Даля,– «возмущение, восстание, мятеж, крамола, общее неповиновение, раздор меж народом и властью». Смутное время положило начало русской политической публицистике, известной тремя десятками литературных памятников различных авторов. В этих произведениях отразилась явления падения нравственности властителей, боярского правящего круга и массовой безнравственности, охватывавшей как заразная болезнь всё новые и новые слои населения.
«Всего мира безумное молчание…»
Один из наиболее ярких публицистических памятников эпохи Смуты – знаменитый «Временник» Ивана Тимофеева (Ивана Тимофеевича Семёнова) – московского дьяка, очевидца событий политической борьбы Бориса Годунова и его царствования. Иван Тимофеев показывает крамольное московское боярство – всех этих вельмож, которые ненавидели Годунова, но, не имея ещё средств его уничтожить, пресмыкались перед Борисом: «имея на языке славословие и умея истину претворить в ложь, они сочиняли ложные слова…эти лжецы хотели быть в милости у этого любителя славы и получать от него в награду всякие суетные блага… Он же, с помощью прислуживающих лжецов достиг желаемого… Словоласкатели, льстецы плели ему хвалу за хвалой,… как паутина, плелась ему одежда славолюбия».
«Ложная слава», закреплённая в официальных документах с царскими печатями «наполнила слух внимающих сочинёнными ими лживыми измышлениями». Эта льстивая ложь принесла боярству вполне материальную прибыль: «ради этого им была роздана различная мзда: одни были опоясаны славой сана, другие награждены чинами начальствования, третьи посажены властителями, чтобы повелевать другими, иные награждены изобильно золотыми деньгами, иные – множеством серебряных, иные получили сделанные из серебра и позолоченные сосуды, иные прекрасные и дорогите одежды, иные – богатые именья».
Как вполне понятны сегодня слова Ивана Тимофеева, идущие к нам из далёкого и неожиданно близкого ХVII в.: «Всех с ним бывших Борис всячески одаривал, так что все одаренные им очень удивлялись такой наглой его щедрости. Правду все понимали, но скрывали это понимание в себе не потому, что получили это суетное богатство, но потому, что видели ради чего опустошаются царские ризницы: чтобы заранее все, как рабы были им закуплены и для получения желаемого царствования награждены. Так и случилось: если что и неестественное, сделанное Борисом увидят, о том беспрекословно умолчат; Это и было, так как они перед глазами имели эту обильную предварительную взятку, принятую им в руки, и от этой мзды онемели их языки и закрылись уста, а все наши чувства главным образом от страха ослабли».
Иван Тимофеев с горечью говорит о бессилии и слабости человеческой натуры: «…гоняющийся за славой Борис…страхом омрачил разум людей, а мы в этом ему повиновались молчаливо…»
Смута провела нравственный водораздел между русскими людьми, которые разделились на «прямых» и «кривых». Те и другие просматриваются в разных слоях общества в бурно развивавшемся водовороте событий первой в русской истории Гражданской войны и иноземно – иноверной интервенции.
И тогда каждый должен был сделать нравственный выбор для себя лично – каким ему быть – «прямым» или «кривым»? Не избежала этого раздела и Церковь. Иван Тимофеев пишет, что «в этом его (Бориса – А.Е.) скрытом лукавстве и в лести послужили ему в нужное время святители из духовенства: их сокровенные побуждения и лесть, и лукавство обнаружились потом наставшими временами».
Обдав должное государственным талантам Бориса Годунова, Иван Тимофеев подводит свой нравственный итог «Борисову притеснительному, при внешней лести царству»: «Он от льстивых бояр был подстрекаем притворной хвалой, как бы некоторым поджиганием; много раз повторяя слова тех, кто ему поддаекивал, и добавляя к ним свои, которые как хворост под огонь под сердце его подкладывали хвалу, он показывал своими словами, что и там, в будущем веке, они также подожгут его своею лестью. Они же побудили его добиваться царства, присоединившись к его желанию, так что это были как бы две верёвки, сплетённые вместе – его хотение и их лесть, это была как бы единая одна соединённая грехом цепь».
Весной и летом
Конец царствования Лжедимитрия I хорошо известен, а с мая
А что же боярство Московское, приведшее к власти Василия Шуйского? Иван Тимофеев отмечает, что и при этом «ненастоящем» царе «благородные если и видели что либо не по достоинству совершаемое, не захотели даже и словом сопротивляться царской воле, между ними на нашлось ни одного мужественного – так они были боязливы и малодушны».
Царь-неудачник дальше Москвы власти не имел, а Смута разливалась уже по всей России, и пожар Гражданской войны делался всё разрушительнее от появления новых «воров» (в то время так называли государственных преступников) – самозванцев, новых «чудом спасшихся» «гришек отрепьевых», от новых волн польско-литовской и шведской интервенции, и утишить, загасить его тогдашняя московская власть была не в силах. Сама Москва была осаждена полчищами Ивана Болотникова, и новый патриарх Гермоген рассылал свои богомольные грамоты, где говорилось мятежах в Северских и Рязанских городах, об усердии к престолу тверитян и смолян, о походе к Москве мятежников – «супостатов» и «окаянных», которые «забыв страх Божий и час смертный и судный страшный день, не престаша сами собя воевати, пришли к царствующему граду Москве, в Коломенское, и стоят и розсылают воровские листы по городом и велят вмещати в шпыни и в боярские и в детей боярских люди и во всяких воров злые дела, на убиение и на грабёж, и велят целовать крест мёртвому злодею и прелестнику ростриге, а сказывают его проклятого жива».
Тимофеев отмечает падение государственности не только в столице, но и в провинции: «По всем городам умножились злые начальники и самовластие; из – за неустойчивости власти царя люди беспорядочно неистовствали, и море житейское неукротимо волновалось; тогда среди людей пылал разжигаемый яростью лёд и пламень гнева, поистине пылая многие годы, он обратил всё в пепел».
Очевидец этого «всей земли конечного разорения», то есть государства, как целого и самой государственности, как системы власти и управления, Иван Тимофеев размышлял, ища причину разорения страны, и видел её опять-таки в нравственном падении общества, и, в первую очередь, его «верхов», подававших пример «низам»: «горькая желчь прельщения и лжи разлились среди слабейших по всей земле», люди живут ложными представлениями, «приводя ложные слова и присоединяя ложь ко лжи…так они говорили о и обманом убили как свои души так и тела, омрачённые гордостью».
А во время царствования Василия Шуйского (1606-1610) родословное боярство – тогдашняя «элита» столичная, имевшая «богатые сокровища»… «говорила кроткие и мирные слова, лицемеря в ту и в другую сторону, чтобы не быть растерзанными народной толпой за произнесение речей, неприятных миру…и чтобы им быть с обеих сторон невредимыми».
У всего управленческого аппарата «наблюдался страх малодушия, ибо они всячески лицемеря перед высшими, прикрываясь лестью, хромают на ту и другую ногу, чтобы и начальствующие их не возненавидели. Из-за этого они тогда перед миром… утаивали свои слова; а ещё более удерживало их богатство и ненасытная любовь к его изобилию, а отсюда и боязнь, чтобы их богатства не достались в наследство к врагам. Потому они со всеми вместе, как бы в дремоте хромали человекоугодием».
«Семибоярщина» или «кривые» в Кремле.
Это короткий по времени (1610-1612) период максимума Смуты, которое современниками оценивалось как «конечное разорение Русского государства», полное безвластие коллективного московского боярского правительства, скинувшего с шаткого престола Василия Шуйского. Россия представляла собой печальную картину: поляки господствовали на западе страны, коронные войска во главе с королём Сигизмундом III осаждали Смоленск, а шведы захватывали Великий Новгород и весь русский северо-запад. По всей стране бродили отряды гулевых разбойных казаков, грабя и опустошая всё, что попадалось им на пути. Ещё при Шуйском Москва была блокирована польскими войсками Лжедимитрия II – «Тушинского Вора», стоявшими в селе Тушине, где образовалась параллельная московской власть и управление «тушинских бояр», состоявших из изменников и проходимцев. «Тушинские перелёты», перебегая из одного лагеря в другой, успевали наживаться там и там, служа «и вашим, и нашим». Моральное и политическое разложение московского боярства своими ядовитыми примерами отравляло все слои русского общества. Московскя «Семибоярщина», состоявшая из высшей княжеско-боярской аристократии (князья Ф.И.Мстиславский, И.С.Куракин, А.В.Трубецкой; бояре И.Н.Романов, Ф.И.Шереметев, М.А.Ногово, Б.М.Лыков), стакнувшись с «тушинцами», предлагала русский трон суну польского короля Владиславу и не прочь была вить «по совместительству» русским царём и самого польского короля Сигизмунда III. «Семибоярщина» не была суверенной властью. Ей руководили впущенные теми же боярами в Кремль поляки (во главе с гетманами С.Жолкевским и затем С.Гонсевским, после – полковником Струсем), а также особо ненавидимые народом предатели из числа русских – боярин М.Салтыков и Ф.Андронов. Впоследствии московское правительство Михаила Романова так их характеризовало: «Михалка Салтыков да Федька Андронов с товарищами первые изменники и всякому злу начальники: из – под Смоленска на Московское государство королевскию рать подняли и вместе с польскими и литовскими людьми придумали Моску разоритьцарскую многую неисчётную казну, собрание прежних великих государей, к королю отослали, а иную ратным людям раздавали; и они злодеи, не только пыток, но и всяких злых смертей достойны». Эта утраченная навсегда государственная казна, копившаяся столетиями, оценивалась тогда в 912113 рублей и 27 алтын, а золотыми польскими 340379 золотых 13 грошей.
О последней зловещей фигуре следует сказать особо. Это был моральный и политический антипод известному спасителю Отечества Кузьме Минину. Ф.Андронов также происходил из среды посадских людей, он был купцом-кожевником, переведённым ещё Годуновым из Погорелого городища в Москву. В 1609-1610 гг. был уже думным дьяком Посольского приказа в «воровском» Тушинском лагере. В январе
Но таким же предательским было и всё московское правительство – вся «семибоярщина» и все управленцы, служившие полякам-оккупантам.
В этой связи важны оценки, сделанные больше сотни лет назад явлениям Смутного времени И.Е.Забелиным относительно власти царей, самозванцев и бояр, калейдоскопически быстро сменявшихся на русском троне в конце ХVI-начале ХVII вв.
Русский историк и археолог, почётный член императорской Академии Наук, устроитель и директор Исторического музея на Красной площади, Иван Егорович Забелин написал не утратившую и поныне научной и общественной актуальности работу «Минин и Пожарский: прямые и кривые в Смутное время», недавно переизданную и опубликованную в Интернете. Говоря о предательстве «Семибоярщины», он писал: «Нужно хорошо запомнить, что Смутное время не было временем революции, перетасовки и перестановки старых порядков. Оно было только всесторонним банкротством правительства, полным банкротством его нравственной силы. Правительство было не чисто – оно изолгалось, оно ознаменовало себя целым рядом возмутительных подлогов. Народ это видел хорошо и надеялся на восстановление правды в своём правительстве, на восстановление государственной власти, избранной правдой «всей земли», а не подлогами и воровством каких – либо городов и партий».
Давая обобщённую оценку Смуты как «весьма своеобычного явления», Забелин вновь повторят, что она была «глубоким потрясением, великим «шатанием» именно государства, … ибо в это время всесторонним банкротом оказался не народ, а само правительство, сама правящая и владеющая власть, и в своей единице, и в общем составе своих представителей, между тем, как народ – то именно обнаружил такое богатство нравственных сил и такую прочность своих исторических и гражданских (именно гражданских) устоев, какой в нём и предполагать было невозможно».
Народ образно выделен И.Е.Забелиным как «сирота», что по старинной терминологии означало «всё земство», всю совокупность крестьянского и городского посадского люда, на «хребтах» которого и держится вся русская земля – государство.
Забелин, кроме «сироты-народа», выделяет и другие «пласты» населения – «богомольцев» (духовенство), и особенно «холопов» (начиная с бояр, дворян и всех других служилых людей), которые и были «заводчиками» Смуты.
Прислушаемся к историческим обобщениям Забелина о роли народа в событиях русской Смуты: «Сирота народ долго стоял перед домом покойника и всё видел, и всё слышал – что там творилось, и прямо назвал всё это дело воровством, а всех заводчиков Смуты – ворами. Но он не знал, как помочь беде, как взяться за дело. Он было и сам смешался с холопской толпой, вместе с боярскими людьми и под предводительством холопа Болотникова доходил даже до Москвы, а по городам стал было казнить по-своему, даже распинать на стенах воевод, отомщая боярскому сословию все старые его обиды и общую теперешнюю Смуту. Но скоро он понял, что всё это было холопское дело, что ему здесь, кроме своих боков, отстаивать и защищать нечего».
В разгар «безгосударного времени» зимой
Наступило самое тяжёлое время Смуты, отчаяние и уныние, страх и неверие в возможность победы над внешним и внутренним врагом овладевали людьми. Самая же извечная беда – отсутствие единства между русскими людьми. Об этом вечном явлении с болью говорил ещё четыре сотни лет назад Иван Тимофеев
«Уже давно не было в нас мужественной крепости, поэтому мы не смеем думать ни о какой тайне или о том, чтобы составить какое-нибудь многолюдное собрание для возражения против чего-нибудь, не угодного Богу и людям, или чего-либо нововводимого нашими владыками, что ими повелевалось не по закону. Против их неподобных начинаний мы могли бы возразить. Но такое собрание у нас из-за страха невозможно.
Новые правители наши и верные, и нечестивые ясно издавна увидели, к своей же пользе, что если кому и начинать стремиться к желаемому и действительно удобному объединению, то не нам: нам о таких начинаниях нельзя и сметь подумать. Малое содружество не способно к сопротивлению, а многочисленное собрание людей очень не сдержанно для участия в совете…
Такой недуг укрепился в нас от слабости, страха и от нашего разногласия, и небратолюбивого расхождения, … мы друг от друга отстоим в любовном союзе, и каждый из нас обращается к другому хребтом – одни глядят к востоку, другие – к западу.
Но это наше разногласие передало ныне нашим врагам многую крепость. Потому что объединившиеся всегда в единомыслии и близки друг к другу, тут и собрание бывает неразрывно. Подобное единение крепко утверждает и пределы иноверных, что у нас есть и доныне; так и у нас бывало прежде, до тех пор, пока нас не одолела греховная слабость. И до тех пор, пока не совокупимся в братской любви, как достойно быть по писанию, враги наши далее не перестанут вредить нам и одолевать нас».
Иван Тимофеев далее подчёркивал, что «та же наша неспособность к совместному объединению… и доныне в нашем народе не допускает твёрдого и доброго содружества, потому что мы поражены страхом перед неблагонадёжными, сопротивляющимися как в великих вещах, так и в малых деяниях, и не можем мы храбро стать против них ни добрым словом, ни делом. Что же иное подобное нужно, чтобы запретить противникам и борющимся против нас, если не общее объединение и всеобщее единомысленное собрание всех нас, одинаково верующих? Если же окажется иное, то мы уже не живём, а являемся безответными ответчиками в будущем за всеобщую погибель Русской Земли. Не чужие нашей Земли разорители, а мы сами её погубители».
Неудача действий, трагическая гибель предводителя – рязанца Прокопия Ляпунова – и развал I Ополчения привели к самому критическому положению Русской Земли в Смутное время. С середины
Письменные и устные послания патриарха Гермогена по городам, особенно в Нижний Новгород, сумели вдохновить людей на дело освобождения. В своей последней грамоте в Нижний, 30 августа
В нижнем Новгороде грамоты патриарха Гермогена и послания настоятеля Троице-Сергиева монастыря Дионисия читались на многолюдном городском вече, избравшем «гражданина Минина», земского старосту и начальника судных дел начальником создававшегося II Нижегородского народного ополчения.
И.Е.Забелин через личностные нравственные черты Минина стремится уяснить причины его выбора «выборным всею землёю человеком». Минин в Нижнем Новгороде занимал положение, «которое внушало уважение к его речам и советам. Он был земский староста, был и начальник судных дел у своей братии – посадских людей, вручивших ему эту должность, строение всего града. Он исправляет и рассуждает земские дела не иначе как по общему мирскому выбору, он был человек заметный в народе и уважаемый. Занятием он был говядарь, не гуртовщик, а продавец мяса и рыбы. Его промысел или богатство, торговые обороты оценивались в 300 рублей,– достаток не малый по тому времени, но и не великий».
Но главное – всем было известно, что Минин был честным человеком – «он не был способен делать подлоги и обманы, хотя бы и с хорошей целью». И ещё очень важная особенность того времени – прямой выбор народом своего руководителя по его личным нравственным качествам. «Он занимал эту должность по выбору народа, а не по назначению правительства, в чём есть великая разница, и трудно представить, чтобы народ добровольно посадил себе на хребты человека сомнительных достоинств, когда при выборе людей в подобные должности всегда народом же ставились и неизменные условия, чтобы человек был добр (в обширном смысле), разумен и душою прям». В избраннике народа тогда, в опаснейший момент Смуты, не могло быть «худых или сомнительных черт». «Не в игрушки же народ играл,– добавляет Забелин,– поручая управлять своими делами и судить себя кому ни попало, или людям хитрым, крутого нрава, с тяжёлою рукою, вообще диктаторам. Диктаторов-то пуще всего народ и не терпел, когда сам выбирал людей, и по закону через год мог сменить их безвозвратно».
Под стать Минину по своим личным качествам был и военный руководитель Нижегородского ополчения Димитрий Михайлович Пожарский, происходивший из старого, но обедневшего княжеского рода. Его отличительными, всем известными качествами были кроме личной храбрости и воинского таланта личная честность,– он во время Смуты не запятнал себя, как многие другие князья и бояре, предательством и службой врагам России.
Идея спасения православной веры и вместе с ней спасения Русского государства, выдвинутая упомянутыми церковными деятелями, сумела в ХVII в., не отравленном тогда ядом государственного атеизма и т.д., «охватить массы» и стать объединяющей русской идеей, общегосударственной идеологий, безуспешно искомой в наши дни.
Как удалось Минину материально обеспечить Нижегородское ополчение? Им был организован не просто сбор средств, а провозглашён принцип борьбы – не жалея своей жизни и имущества.
И.Е.Забелин обращает на этот момент внимание читателя: «Сирота-народ в то время в лице своего старосты Кузьмы и кликнувши свой знаменитый клич: что если помогать Отечеству, то не пожалеть жизни и ничего: не то что думать о каком-то захвате и искать боярских чинов, боярских вотчин и всяких личных выгод, а отдать всё своё – жён, детей, дворы, имение продавать, закладывать, да бить челом, чтобы кто вступился за истинную православную веру и взял бы на себя воеводство. Этот клич знаменит и поистине велик, потому, что он выразил нравственный, гражданский поворот общества с кривых дорог на прямой путь. Его выразил достаточный посадский человек Минин, и он требовал от достаточных же людей не поскупиться имуществом – требовал денежных материальных жертв. Он прямо ударял по кошелям богачей».
«Посадский ум» дал и высшей степени правильное государственное устройство, составив выбранный «всем миром» походный «Совет Всея Земли», ставший исторической вершиной деятельности наших Земских Соборов за всю их полутора столетнюю историю. К сожалению, Земский Собор, идея легитимности которого опять-таки в короткий промежуток Смутного времени сумела также «овладеть массами», не стал фундаментом российского парламентаризма. Его действительно выборные представители, к середине ХVII в., с развитием абсолютной монархии Романовых, были снова заменены, как и в прежнем ХVI в., «агентами правительства».
Исторический подвиг II Нижегородского ополчения под началом Минина и Пожарского, как известно, закончился освобождением Москвы от поляков и русских «воров».
Ополчение освбождало Москву с иконой Казанской Божией Матери, и, видимо, поэтому «День народного единства» приурочили к церковному празднованию иконы 4 ноября нового стиля. Между старым и новым стилями для ХVII в. разница в 10 дней, и тогда Кремль ещё не был освобождён. В разорённой и выжженной Москве в результате кровопролитного боя 22 октября (старый стиль) Китай-город оказался в руках русских. Как показывает историк П.Г.Любомиров (Очерки истории Нижегородского ополчения 1611 – 1613гг., М, 1939), дошедшие до людоедства поляки не хотели сдаваться, и «только 26 октября 1612г. после трёхдневных переговоров был подписан и скреплён крестным целованьем договор, который с одной стороны, обеспечивал полякам жизнь, а с другой – устанавливал отобрание в казну «у бояр и у окольничих и у всяких людей, которые у Литвы сидели в Москве, имевшийся у них «государевой казны или какие земские». В тот же день из кремля были выпущены русские бояре, а 27 октября вышли и поляки: полк Струся в лагерь Трубецкова, Будила со своим полком в лагерь Пожарского. Вопреки договору казаки перебили почти всех попавших к ним поляков, были убитые и среди попавших к земским людям.
27 октября русские вступили в разорённую столицу. Началось очищение улиц и особенно храмов, а в ближайший воскресный день – 1 ноября (10 по новому стилю) состоялся торжественный крестный ход с благодарственным за освобождение Москвы молебном».
Хозяйничавшие в Москве при польских властях «друзья великого короля» Сигизмунда – Федька Андронов, Иван Безобразов, Иван Чичерин – после пыток были отданы «за пристава» (Андронов был казнён), а Тимофей Савин, Степан Соловецкий и Бажен Замочников умерли от пыток.
Земские ратные люди, считая свою роль со взятием «царствующего града» оконченной, начали, по московскому обычаю, разъезжаться из полков по домам, а часть их была послана на службу в города с разными поручениями.
Но всех ли наказали? И.Е.Забелин показывает, что боярство, которое предательствовало, распродавало Русь оптом и в розницу, осталось, однако, в прежних своих чинах. Стал восстанавливаться старый государственный порядок, и началось «никем не провозглашённое, но всеми глубоко осознанное всепрощение для всех и всяческих воров и негодяев, которые, как скоро Смута утихла и Собором
Уважаемый читатель, не возникает никаких аналогий? У В.О.Ключевского, считавшего, что «историк – наблюдатель, не следователь», в связи с событиями очередной русской смуты начала XX века они возникали, и он записал свой очередной афоризм: «В нашем настоящем слишком много прошедшего, желательно было бы, чтобы вокруг нас было поменьше истории».
Перейти к обсуждению на форуме >>