Дабы вспомнить Андрея Панина в лучшем его деле, пересмотрел на скорости несколько серий «Бригады». И, наконец, обнаружил, чем меня раздражает этот, в общем-то, крепко, профессионально и местами очень талантливо (заслуга актеров, и прежде всего покойника) сделанный фильм.
Даже не всеми околосемейными слизистыми жидкостями – понятно, что это субстанция и есть основное сырье для сериального мыла.
А претензией на движущуюся панораму эпохи – она получается чрезвычайно фальшивой, грубо намалеванной, подлинного историзма ноль; так бывает у некоторых исторических романистов, которые пишут про эпоху какого-нибудь Василия Темного языком провинциальных чиновников времен постперестройки, а лиризму добавляют за счет КСП-шного инструментария. Стенька Разин у таких авторов не персидскую княжну берет в наложницы, а будто моделек с восточной внешностью трахает.
Понятно, что у авторов «Бригады» другой случай – временнОй дистанции практически не было, и эпоху лепили на глазок – как захочешь, так и было. А причина подобного дурного эффекта – в москвоцентризме, всё действие сериала крутится вокруг Кремля да Белого дома плюс высотка на Котельнической, ну и спальные районы с дачными поселками. Остальное – мелкими вкраплениями, больше на уровне реплик, причем Майами и Душанбе там в разы больше, чем остальной России, представленной, кажется, единственный раз полурепликой о «братках с Урала»… Такой же, словом, продукт колониализма, как и все остальное.
А Панин – замечательный. Мало кто разглядел, а ведь эта его роль – ревизия целого куска национальной мифологии о великих ментах прошлого с их мильоном терзаний. У Панина получился подробный, убедительный и куда более настоящий Анти-Жеглов. Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О юбиляре и дивидендах2013-02-22T09:47:42+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/786
Старые рабочие считают «пенсию» явлением куда более мистическим, чем даже смерть.
Покойный Дед Хасан, в ходе декоративных задержаний последних лет, называл себя «пенсионером».
Анатолий Мариенгоф, первый денди русской литературы, в мемуарах описал процесс получения пенсионного удостоверения. Вообще-то распространенный писательский сюжет, однако помню, как поразил он меня именно у Мариенгофа, который – пробор, цилиндр, Есенин, ревущие 20-е – ассоциируется с вечной, блин, молодостью.
Эдуард Лимонов, по российским меркам и законам, уже десять лет как пенсионер. Не успел я об этом подумать, как сам Эдуард Вениаминович в постскриптуме к известинской колонке сообщил удивительную по тем же национальным раскладам вещь – что не является пенсионером.
Парадокс здесь в том, что Лимонов – главный работяга в русской литературе, знающий множество рабочих ремесел, старый пролетарий по духу и даже интонации. Взять хоть последние высказывания – растиражированное биографом Лимонова Эммануэлем Каррером («Дерьмовая была жизнь, вот так») – это ведь сиплое, сквозь никотиновый кашель, признание старого рабочего, который провожает трудную жизнь с усталостью и равнодушием.
А вот в интервью Андрею Рудалеву: «Литература не талантлива и очень тупа». Это на фоне последних собственных сочинений: замечательного романа «В сырах» и фонтанирующих, великолепных сборников стихов. У Эдуарда Вениаминовича есть эта, тоже производственная, проблема: для него литература не слишком почетный old business, он всю жизнь пытался ее перерасти, и на каждом новом этапе открывал: не получается, не отпускает, в отличие от женщин, государств, войн, тюрем, товарищей… В этом высказывании – больше не эпатажа, а досады предварительных итогов.
На самом деле, самоощущение старого рабочего – одно, а беспрецедентно удавшийся жизненный бизнес Лимонова – другое. Наверное, едва ли не каждый из нас может добавить к его пяти десяткам книг собственные сюжеты…
Шестидесятилетний юбилей Эдуарда Вениаминовича мы (саратовские журналисты, художники и демократы плюс заезжие нацболы) отмечали в баре «Стахановец» у аэропорта. Лимонов был в паре километров от нас, в камере саратовского СИЗО-1, «на третьяке» для особо опасных. Годом позже я взял у него, по протекции Сергея Беляка, первое, по выходу из лагеря, телевизионное интервью.
Не так давно я опубликовал на «Свободной Прессе» эссе «Дети Лимонова» – о сборниках малой прозы Андрея Рубанова и Михаила Елизарова. Это были два наиболее убедительных и свежих примера прямого литературного родства, но ведь едва ли не каждый русский писатель поколения тридцати- и сорокалетних может быть отнесен к этой, выражаясь по-тюремному, «семейке». Степень родства может быть разной, но вряд ли когда-нибудь перерастет в клановый принцип – облучение Лимоновым как-то органически отрицает мафиозное делание.
Появились и «внуки Лимонова», для которых Дед – как зовут Эдуарда национал-большевики – даже не стилистический ориентир, а вечная фигура окружающего пространства, памятник, у которого заявляют пикеты и назначают свидания.
Это уже не пенсионные итоги, это – щедрые дивиденды. Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О Шукшине и пиратах2013-02-05T16:12:02+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/784
Пересматривали «Калину Красную». Мне всегда этот фильм казался странным для своей эпохи, эдаким слоеным пирогом, предвосхитившим постмодерн, где выдающийся результат обеспечивает нелинейный, авангардистский монтаж и сильнейшая нюансировка, нежели лобовое моралите.
Так, позднейший – и замечательный – фильм «4» Ильи Хржановского по сценарию Владимира Сорокина вышел из двух эпизодов КК, поданных как документальные – застолья с пением в доме Байкаловых и пронзительной сцены со старушкой – матерью Егора.
Неплохо – на фоне пасторального сюжета, несколько архаичного даже для времен расцвета «деревенской прозы».
Раньше раздражал финал с убийством – сословным, так сказать, неправдоподобием. Василий Макарович блатным миром интересовался чрезвычайно и, как все интересующиеся, глубоко его мифологизировал. Русское криминальное сообщество никогда не преследовало «завязавших», если, конечно, за «соскочившим» не числилось каких-либо долгов и косяков.
В «Калине Красной», между тем, акцентируется, что Егор «грОши» вернул.
Более того, вопреки распространенной легенде о том, что воровская корона снимается вместе с головой, существовала юридически выверенная процедура отказа от высшего криминального статуса.
Если не в литературе и кино (хотя есть, есть в «Джентльменах удачи» момент, когда Доцента спускает с лестницы именно «завязавший» экс-коллега), то в масскульте ситуация соскока представлена щедро. В ранних, к примеру, альбомах «Лесоповала» – «Когда я приду», «Кореша», «Черные пальчики». Михаил Танич, при всей разнице творческих, да и человеческих, наверное, масштабов, разбирался в русской блатной жизни лучше Василия Шукшина.
И вот, наконец, я понял – модель да и технологию расплаты Губошлепа и его кентов с Егором Прокудиным Шукшин взял не у русских блатных, а у английских пиратов.
Вернее, в романе про пиратов – Роберта Л. Стивенсона «Остров Сокровищ».
Вспомним: перед тем, как к герою Шукшина нагрянула на разбор вся малина, его посещает приблатненный парень Шура, которого Егор представляет как «Васю». Разговор у них выходит очень напряженным: Егор отхлестал курьера по лицу привезенными деньгами.
К Билли Бонсу, бывшему штурману капитана Флинта, который залег на дно в трактире «Адмирал Бенбоу», является посланник от команды Флинта по прозвищу Черный Пес. Беседа идет на повышенных тонах; скандал, драка, Бонс гонится за визитером с кортиком.
Всем известный финал «Калины Красной» – по душу Егора является сам Губошлеп со свитой и герой Шукшина получает пулю.
Капитан Флинт мертв: и разбираться с Билли Бонсом приходит его как бы заместитель – слепой Пью. («Одни боялись Пью, другие Флинта»). Пираты – народ юридически щепетильный: экс-штурману сначала вручается черная метка («это вроде повестки, приятель»), а уж потом головорезы во главе с Пью штурмуют трактир.
Бонс, впрочем, гибнет чуть раньше – от припадка, спровоцированного ромом и ожиданием неизбежной расплаты.
Совпадения едва ли случайные. Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О юбилее Леонида Гайдая2013-02-04T10:59:09+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/783
Есть у меня хороший знакомый, иногда деловой партнер – Сергей Родионов.
Известный в Саратове человек.
Сижу в субботу в «Фергане» на Рахова-Советской, обедаем в замечательной компании. Машхурда, плов по-самаркандски, чай с чабрецом.
Звонит Сергей Игоревич.
– А ты, говорит, знаешь, почему «Лебединое озеро»?
Пока не очень понимаю, о чем это он, но первейшая мысль – август, путч, ГКЧП…
– Да-да, – отвечает, – но почему именно два дня, нон-стоп, по телевизору… Есть версии?
Версий нету.
– А у меня есть, – торжествует Сергей. – Вспомни финал «Кавказской пленницы» – Саахов перед черно-белым теле и появление якобы кровников.
Охренеть! У кого же из путчистов были такие ассоциации?
– Вот это бы, – говорит Родионов, – и выяснить… Тут самое интересное. Мой вариант: Крючков.
– Нет, – говорю, – наверное все-таки Язов. Они дружили с Никулиным.
Но, как бы то ни было, если догадка Сергея верна, и путчисты программировали страну сценой из комедии, сделанной в поздние 60-е, пусть культовой и далеко не однозначной, – что же это была (бы) за страна?
Что за путчисты – и так ясно.
А ваши версии? Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О триаде, или Pussy Riot’ное2012-06-28T14:35:32+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/701
Итак, ситуация с девушками-акционистками, называющими себя Pussy Riot. Случились последствия даже не цензурные, а прямо репрессивные, слабо закамуфлированные статьями УК и УПК. Однако и акции «пусек»-кисок к панку, как музыкальному течению, также имеют самое минимальное отношение, по сути – это революционная пропаганда, слегка замаскированная под актуальное искусство.
У действа Pussy Riot «Богородице, Дево, Путина прогони» в Храме Христа Спасителя, названного девушками панк-молебном, был пролог на Красной площади и Лобном месте – исполнение песни «Путин зассал», – она-то, похоже, и была воспринята как оскорбление величества, а уж храмовая акция засчитана до кучи. И для полновесного состава.
Церковь на фоне сём выглядит как уличный терпила, который уже не помнит точно, то ли он украл, то ли у него, но выйти из процесса никак не может.
Представим себе: некий именитый сыщик давно мечтает посадить, всерьез и надолго, не менее известного криминального авторитета. Мотивы, в основном, личные. По магистральной деятельности бандита это сделать нереально – схемы безупречны, связи подчищены, да и всплывают в них персонажи не всякому полицейскому генералу по зубам.
(Конечно, вовсе не девушки – проекция авторитета, а, скажем, ихний Госдеп с нашим подпольным обкомом, а Pussy – пророчицы его. Власть увидела куда более прямую связь панкесс с протестными, и, как всегда, не ошиблась).
Старые фокусы с подбрасыванием порошка и патронов, хранением оружия прокатить не могут – у знаменитого криминала не только лучшие адвокаты, но и прикормленное (а то и просто традиционно антагонистичное «ментам») общественное мнение.
И вдруг, манной небесной, бытовуха – авторитет в ресторане бьет физиономию некоему важному коммерсанту. Кто прав, а кто нет – неважно, важно, чтобы коммерсант как можно скорее накатал заяву, которая даст повод авторитета закрыть, а уж потом раскручивать не спеша, всем имеющимся арсеналом средств… Потерпевший коммерс, наслушавшись, что не гоже быть пешкой в чужой игре и по пустякам гнобить уважаемого человека, и рад бы забрать-порвать цедулку. Но ему, усмехаясь, объясняют, что нехорошо переобуваться по мелочам, если не мы, то кто вас защитит, и вообще могут понять неправильно, а с бандитами, допустим, надо бороться. Дескать, поздно пить запрещенный боржом и пытаться соскочить, теперь мы вместе, вместе навсегда.
Как мне представляется, именно такая триада из государства-Путина, терпилы-Церкви и Pussy Riot – в качестве символа и содержания гражданского протеста – сложилась вокруг пресловутого панк-молебна. Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О «Товарище Сталине» и демонизации задним числом2012-06-27T16:49:37+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/699
Нашел, наконец, и купил, давно искал (скорей, уже из любопытства, чем из коллекционерства) – CD c авторским исполнением песен Юза Алешковского – легендарные «Товарищ Сталин», «Окурочек» и пр. Кем только не перепетые – от Высоцкого до всей КВЧ т. н. «русского шансона».
Оказалось неожиданно хорошо.
А поскольку паралелльно писал для «Октября» статью про Василия Палыча Аксенова, по мотивам двух вышедших книжек – в серии ЖЗЛ и диалогов Александра Кабакова – Евгения Попова, то возникло вот такое рассуждение. По касательной.
Евгений Попов, о чистоте помыслов составителей альманаха «МетрОполь»:
«Кстати, вот еще одно доказательство того, что мы не лезли к чертям на рога. Мы же не напечатали в альманахе самую крутую песню Алешковского “Товарищ Сталин, вы большой ученый”…»
Таким образом, Евгений Анатольевич признает: составители альманаха, заклейменного официозом проклятьем «антисоветский», по возможности старались не подставляться и не публиковать в «МетрОполе» заведомо антисоветские (по их мнению) вещи.
Трудно оспаривать классика. Но. «Товарищ Сталин», даже по тем, 1978-79, временам – вещь вполне невинная. Никакая не политическая сатира, но стёб – причем мягкий и теплый, и в обе стороны советского света – по отношению как к зэкам, так и к Вождю. Собственно, это вечные русские «Отцы и дети» и притча о блудном сыне на новой фене, вслушайтесь (или вчитайтесь) в текст… Марксисты – мертвяки и доходяги – вечные туземцы подобных песенных материков и архипелагов, см. канонический вариант «По тундре». Приметы, не особо шаламовские, лагерного быта тут вроде звеньев цепи, связывающей зеков со Сталиным, основное же в песне – ироничная и конфузливая сыновняя даже не симпатия, а любовь…
В «МетрОполе» напечатаны не менее известные лагерные вещи Алешковского: «Окурочек» и «Лесбийская»; логика составителей понятна – лирика, какие претензии.
Однако «Лесбийская» – пусть экзотический и карикатурный, но, тем не менее, гимн однополой любви, да еще в специфическом антураже: всё, связанное с женскими зонами, табуировано у нас до сих пор – не столько цензурой, сколько общественным сознанием.
«Окурочек» – новелла как раз, при всей своей сентиментальности, очень шаламовская, о любви, не просто отменяющей границы между лагерем и волей, это песня с густым намеком на альтернативную властную иерархию:
Господа из влиятельных лагерных урок
За размах уважали меня –
что откровенно диссонирует с советскими представлениями о мироустройстве.
Я бы, на месте и составителей, и гонителей, напрягался как раз из-за явно провокационных «Окурочка» с «Лесбийской», а не толерантного – в тогдашнем смысле – «Товарища Сталина». Охотно, впрочем, допускаю, что «метропольцы» знали тогдашние «нельзя за флажки» лучше и тоньше. И все же не отпускает мысль о демонизации Советской власти задним числом. Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О первой биографии Пелевина2012-05-21T14:53:57+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/669
Эпитет «культовый» придумали, чтобы не платить критикам.
Впервые я его услышал применительно к Pulp Fiction Тарантино. То есть в 1994 году, с тех пор эпитет превратился в ярлык, легко приклеиваемый кому угодно, в том числе русским писателям. Любая попытка рационально объяснить феномен культовости неизбежно сводится к известному пассажу из одесских рассказов:
«(…) – Поговорим о Бене Крике. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три тени загромождают пути моего воображения. Вот Фроим Грач. Сталь его поступков – разве не выдержит она сравнения с силой Короля? Вот Колька Паковский. Бешенство этого человека содержало в себе все, что нужно для того, чтобы властвовать. И неужели Хаим Дронг не сумел различить блеск новой звезды? Но почему же один Беня Крик взошел на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли внизу, на шатких ступенях?»
(Исаак Бабель, «Как это делалось в Одессе»).
Это я к тому, что прочитал, наконец, пелевинскую первую биографию – «Пелевин и поколение пустоты» (М., «Издательство Манн, Иванов и Фербер, 2012 г.) Сергея Полотовского и Романа Казака.
Авторы, решившиеся всерьез и подолгу, говорить о писателях подобного склада и масштаба, в любом случае достойны уважения. Как вызвавшие на себя нешуточный огонь. Поскольку вот вам один из основных признаков «культовости» – едва ли каждый поклонник полагает писателя своей личной собственностью, и на любую попытку биографической приватизации отвечает приступом ревности и обвинениями в рейдерском захвате. Не скачиванием в личный архив, а качанием прав. Не развитием дискуссии, а разлитием желчи.
Тем не менее, и бегущей строкой.
Лев Данилкин – влиятельный литературный критик и автор героических биографий – Александра Проханова («Человек с яйцом») и Юрия Гагарина (в серии ЖЗЛ), как-то признался, что очень хотел бы сделать книжку о Пелевине, но от затеи пришлось отказаться.
«Я бы с удовольствием взялся за биографическую книгу о Пелевине, там столько материала, мне самому страшно интересно; я, например, знаю, что какие-то Пелевины в конце XIX века по молоканской линии приятельствовали с Прохановыми, теми самыми, но он — Пелевин, я имею в виду, — однажды совершенно явственно дал понять, что книга о нем — табу, и я слишком уважительно отношусь к этому человеку, чтобы пренебречь его мнением».
Помимо этических соображений, Данилкин, надо думать, руководствовался и профессиональными: сделать биографию Пелевина без участия Пелевина – нереально: тщательно выстроенный имидж писателя – железной маски дополняется очень русским типом литератора, который всегда больше своих книг…
Сергей Полотовский и Роман Казак наступили на те самые грабли, которые элегантно обошел Лев Данилкин. Лишенные контакта с персонажем, опираясь на дефицитные интервью, куцые свидетельства, уже известный и небогатый набор источников, авторы вынуждены были менять целеполагание на переправе. Делать не писательскую, но литературную биографию. И даже не биографию, а хронологию появления текстов Виктора Пелевина. С набором необязательных бантиков вроде критических цитат (всегда произвольный и при том ограниченный круг рецензентов), доморощенного структурализма (игра в прототипы) и стилистической претензией на неожурнализм (без соблюдения главного условия – энергично-агрессивного отношения к объекту).
Получился, конечно, не полный провал, а неполный справочник-путеводитель по творчеству Виктора Пелевина. Характерно, что в изящно и снобистски (кстати, отрывки из нее публиковались в журнале «Сноб») изданной книжице не обошлось без неизбежных сегодня редакторских ляпов. Вот, навскидку: в последней главе «Супербест» писатель Илья Бояшев назван Эдуардом. Наверное, потому, что на той же странице попадаются реальные Эдуарды – Кочергин и Лимонов… Словом, работает одна старинная аксеновская метафора: о чуваке, который набриолинил пробор, но позабыл застегнуть ширинку.
Кстати, и с пробором, и с ширинкой в книжке весьма негусто: авторы избавились от колоритных деталей, отжав биографию своего героя до казарменной сухости.
Разве что вот обложка... Виктор Пелевин снялся для своей биографии на фоне зарослей плюща. В неизменных темных очках. А еще рубашке в синюю клетку и джинсах мягко-бордового оттенка. Плюс синяя футболка и темные кеды. Но взгляд приковывают руки классика – с аккуратными ногтями, длинными и чуткими пальцами, в ассоциацию просится целая аппассионата или даже феликс дзержинский…
Словом, как мне уже приходилось вяло каламбурить, эпигонствуя Пелевину, первый блин come on! Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О черном юморе2012-04-04T11:04:06+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/649
Я не особенно сочувствую рекрутинговым трудам В. Радаева, а уж это-то министерство всегда считал курьезным и никчемным. И дело даже не в том, что Рома за все эти годы приобрел цыганскую психологию неудачливого пиарщика перекати-поле и наркотическую зависимость от смены настроений хозяина «к сердцу прижмет, к черту пошлет». И, опять же, не в том, что имеет догматический неповоротливый ум (попросту – глупость) и очевидную профессиональную несостоятельность при комедийной какой-то, орнитологической фанаберии.
Ну да ладно, по Роману и креслице.
Главная проблема тут не чуйченкина даже, а радаевская. Ромин образ и фейс навечно срослись с похоронным шопеном, и не начавшееся, по сути, губернаторство приобретает привкус черного юмора и эдакой легковесной скоротечности.
Впрочем, я уже говорил: «чуйченко» и «абросимов» – это не фамилии, а должности в саратовской власти, они были под собственными именами при закатном Аяцкове, под чужими – при позднем Ипатове, и при очередном повороте ржавой региональной сансары вернулись к исконным паспортным данным. Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О сказке Кавказа2012-03-13T17:58:56+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/638
Любители исторических параллелей находят, разумеется, массу сходств между эпохой императора Николая Павловича и путинскими нулевыми.
Подбрасываю родство чисто литературное – в последнее десятилетие в русской словесности вновь мощно зазвучал мотив лишнего человека. Пропущенный, естественно, через достоевский психологизм, мистический эротизм Серебряного века и теперешний профессиональный цинизм. Показательно, что главные герои лучших книг о «новых лишних» («Околоноля» Натана Дубовицкого, «Черная обезьяна Захара Прилепина, «Информация» Романа Сенчина) – журналисты в широком смысле, в т. ч. из подотрядов издателей, пиарщиков, медиабайеров.
Каждому времени – свои печорины.
Еще принципиальней в плане аналогий – кавказская тема, получившая свежие импульсы: «На Кавказе тогда война была», – справедливо сообщает Лев Толстой. А еще невиданная даже по российским меркам коррупция и ползучая исламизация, проявление вождей-харизматиков и растленных западных нравов – словом, экшн, который бери горстями и вставляй в книжку.
Любопытно, что кавказская тема оказалась близка полярным подчас писателям – патриарху мистико-патриотической прозы Александру Проханову и либеральной пассионарии Юлии Латыниной. Особая статья – авторы кавказского происхождения Герман Садулаев и Алиса Ганиева, ныне, проживающие, впрочем, в метрополии – первый в Питере, вторая – в Москве. Различия между условными писательскими тандемами чрезвычайно заметны, но сходства принципиальней: едва ли не основные мотивы кавказской прозы – имперская ностальгия и колониальная эсхатология.
Нацбестовская рукопись Алисы Ганиевой «Праздничная гора» явно нуждается в редакторе: как говорил один известный кавказец, «маленький пример». Персонаж по имени Арип как-то раз назван Амиром (то есть имя переходит в мусульманский статус). Вообще неряшливость – характерная черта кавказской прозы – у Проханова в «Политологе» главный герой Михаил Львович Стрижайло на короткое время становится Михаилом Яковлевичем. (Ага, как у Довлатова: «Отчества моего ты не запомнил, но запомнил только, что я еврей»), У Латыниной в «Земле войны», похоже, не было редактуры даже авторской. Впрочем, дело, может вовсе не в Кавказе, а и в исчезновении самой редакторской институции.
В случае «Праздничной горы» трудность в другом. Рукопись будто ускользает от жанровых определений: по объему повесть, по замаху – роман. Амбиция охватить весь Дагестан (хотя и была уже такая книга – «Мой Дагестан») входит в противоречие с концептом и фабулой – Алиса рисует ближнюю антиутопию: с одной стороны, Россия на границе Ставрополья возводит санитарный кордон, о котором так долго говорили большевики всех мастей и политических взглядов. С другой – и в самом Дагестане – к власти приходят радикальные исламисты.
Впрочем, писательница, кажется, не чужда самоиронии – и чуть зашифрованную авторецензию мы встречаем в самом тексте:
«На этот раз это была не простая реконструкция старого досоветского быта, а семейная сага с многими десятками действующих лиц, чьи имена, черты и поступки ускользали от Махмуда Тагировича, как ящерицы. Вводя какого-нибудь персонажа, он принимался за весь его род и, сам того не желая, перескакивал на братьев, сестер, кузин и кузенов, а там уж рукой подать до троюродных, четвероюродных и пятиюродных. Все оказывались связаны одной пуповиной, и рукопись пухла месяц от месяца.
Меж тем, время было неясное». Рукопись Алисы – движущиеся фрески, своеобразная замедленная анимация, парад огромного количества персонажей, объединенных не столько единой географией и языком (причудливая смесь интернационального жаргона, местных наречий, исламских заклинаний), сколько общим движением постколониально й жизни – с ее солнцем и морем, преданиями и сплетнями, надеждами и фобиями, пестрым цветением на фоне будничной ситуации гибели и распада.
Она пугает, а мне не страшно: а все потому, что Алиса Ганиева написала сказку – в устной, скорее, традиции – с избыточностью и тупиковостью отдельных сюжетных линий, произвольным рекрутингом героев, примиряющей интонацией, создающей общий фон и для мажорских забав, и для инквизиторского беспредела.
Отсюда – всеобщий инфантилизм, подростковый словарь; гражданская смута, приобретающая, при всех кровавых подробностях, черты эдакого дня непослушания. Чередование загадочных снов, свадеб и деторождений. Как часто в сказках, когда трудно отделить волшебство от этники, рассказчик (ца) сбивается с ритма и тона: приметы быта в яркости опережают многих персонажей, языковые находки сменяются колониальными канцеляризмами, а метафоры больше претендуют на экзотику, нежели оригинальность.
Еще один важный – и наиболее удавшийся – сюжет «Праздничной горы» предсказуемо выпадает из сказочных условностей. Сформулировать его можно по-перестроечному: легко ли быть молодым на национальной окраине в «неясное время»? Именно поэтому молодые герои Алисы Ганиевой: Шамиль, Мухтар, Ася и Мадина вполне реалистичны и убедительны, даны, возможно, не так в развитии характеров, как в движении судеб – и с ними набор ее фресок приобретает дополнительное измерение – претензию не столько на эпос, сколько роман воспитания.
Хотя, надо полагать, «Праздничную гору» будут сводить к эпосам и магическим реализмам, обозначая в качестве вечных маяков «Сандро из Чегема» и «Сто лет одиночества». Полагаю, однако, что сказке – страшноватой, веселой и по-хорошему «ненастоящей» – лучше сказкой и оставаться.
Здесь еще один отрадный, тонкий и весьма двусмысленный момент. Компетентные специалисты утверждают, что Расул Гамзатов и, скажем, Кайсын Кулиев, были большими, а для своих народов – так и великими поэтами. Подавляющее большинство русскоязычных читателей, по понятным причинам, компетентны не насколько, чтобы оценить их величие. Поэтому многие склонны доверять мнению, что большими поэтами были, скорее, московские евреи-переводчики.
Поэтому новый призыв национальных (пусть условно) писателей, хорошо пишущих по-русски, со всеми их болями и страхами, – может, единственное положительное следствие постсоветских кавказских войн и смут.
Но в России всегда так – или жить, или писать. Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84О Путине и Есенине2012-03-06T11:01:15+04:002024-02-23T00:35:23+03:00tag:om-saratov.ru:kolobrodov/635
Если крикнет рать святая:
Брось ты Русь, живи в раю!
Я скажу: не надо рая,
Дайте родину мою.
У Есенина:
Кинь ты Русь... и т. д. Видимо, Владимир Владимировичу, как знатоку коммерческо-братковской фени, глагол «кинуть» показался слишком двусмысленным.
А вот Есенин, поди, полагал слишком вульгарным слово «брось». Впрочем, выражение «пробросить» означает то же, что и «кинуть», но в размер не ложится.
Зато когда Путин назвал Есенина «совсем немитинговым», мне это даже понравилось. Какое-то новое слово в есениноведении. Однако. Есенин был реальной рок-звездой тогдашних поэтических вечеров-диспутов, кумиром молодых и агрессивных толп, где кипели страсти покруче болотно-манежных. В имажинистский период Есенин и соратники устраивали тусовки, демонстрации, флеш-мобы, в которых ЧК подчас усматривала политический подтекст, но реагировала спокойно.
Одно из немногих сохранившихся видео Есенина (кинохроника) – с его выступления на митинге памяти жертв революции 18-го года. Он там читает «Кантату» и менее всего похож на привычного нам вербного херувима – сухой опасный парень, буйноволосый, с хищноватым выражением лица.
Вообще забавна актуализация Есенина в путинском кругу – Сергей Миронов, в бытность совсем ручным председателем Софеда, призвал, наконец, окончательно расследовать обстоятельства убийства (!) Есенина, а Дмитрий Медведев (и даже «дмитриймедведев» в одно слово с маленькой буквы) идеально лег в версию Гражданин Поэта «Не жалею, не зову, не плачу». Подробнее...]]>
Редактор журнала Алексей Колобродовhttp://om-saratov.ru/blog/index.php?page=user&user_id=84