Автор:
Александр Крутов Рубрика: Персона
В конце апреля в Саратовском областном суде должен начаться уникальный процесс. Уголовное дело, о котором идет речь, обещает стать сенсацией национального масштаба. Речь идет о так называемом «деле Михаила Лысенко». Впервые в истории современной России мэра крупного индустриального города, успешно отработавшего в этой должности около десяти лет, обвиняют в кровавых уголовных преступлениях. Это и создание вооруженной банды, и организация убийства, вымогательства и покушения на адвоката с причинением тяжкого вреда здоровью. Помимо самого Михаила Лысенко на скамью подсудимых попали еще семеро обвиняемых. Причем шестерых из них обвинение считает членами «банды». При этом Юрию Нефедову, который, по версии следствия, являлся «главарем банды», на предстоящем процессе предстоит выступить в роли свидетеля.
В преддверии грядущего судебного разбирательства мы решили взять заочное интервью у экс-мэра Энгельса Михаила Лысенко. Естественно, все наши вопросы касались подоплеки и обстоятельств этого громкого уголовного дела, а также нюансов субъективного восприятия всего происходящего главным обвиняемым. Насколько это нам удалось – судить читателям.
– В феврале 2012 года вам в окончательном виде было предъявлено обвинение. Прежде всего хотелось бы узнать вашу личную позицию на этот счет. А именно – признали ли вы вину хотя бы частично? Если «да», то по каким статьям?
– Хотел бы уточнить, что в окончательном виде обвинение мне еще не предъявлено – обвинительного заключения на руках у меня пока нет (ответы на вопросы были подготовлены до 19 марта 2013 г., когда Генеральной прокуратурой РФ было утверждено обвинительное заключение. – Авт.), а промежуточные проекты я уже устал считать. В каждом новом постановлении появлялась новая статья, сейчас их восемь. На предварительном следствии мне предлагали прекратить преследование по двум статьям за истечением сроков давности, но это означало бы признать вину и согласиться с доводами следствия о моей причастности к данным преступлениям. Я этого не сделал, так как категорически не согласен с выводами следствия.
– Скажите, когда в ноябре 2010 года возникло «уголовное дело Лысенко» и вас арестовали, могли ли вы до этого предположить подобное развитие событий? Ощущали ли вы то, что «тучи над головой начинают сгущаться»? Если «да», как это проявлялось?
– Ну, солнца над головой я особо-то никогда и не видел, за исключением босоногого детства. Были в жизни и грозы, и бури, а пасмурно почти всегда – так ведь это жизнь и это нормально. Но вот такого развития событий я, конечно, и в страшном сне предположить не мог. До ареста мне несколько раз поступала информация о том, что ведутся разработки в ГУВД, меня предупреждали, что есть попытки оговора, даже называли сто пятую статью (статья 105 УК РФ содержит состав преступления по умышленному убийству. – Авт.). Дико было это слышать, я даже отшучивался словами Лавуазье: «Камни не могут падать с неба, потому что там их просто нет»… Но оказалось, что есть, правда, рукотворные, с заранее заданной траекторией полета… Насчет ощущений, что «тучи над головой начинают сгущаться», – конечно, были: и в 2001 году, и в 2010-м, однако ощущения смертельной опасности все-таки не было. Как-то не думалось, что за хорошую работу могут убить, причем такими иезуитскими способами. Как это проявлялось – достаточно посмотреть на возню вокруг Энгельса, в том числе освещаемую в СМИ, и, возможно, вам многое станет понятно. Как соотносятся попытки формирования позитивного имиджа управления Энгельсом сейчас и масса негативного материала на эту тему в 2009-2010 гг.? Как объяснить репрессии против всех, кто работал со мною, в духе 30-х годов прошлого столетия, как против «врагов народа» и «вредителей»?
– Как вы считаете, присутствует ли в факте вашего уголовного преследования политическая подоплека? Если «да», в чем она заключается и насколько существенна ее роль?
– Конкретно на этот вопрос ответить почти невозможно. Предположения, догадки, домыслы вас и читателей не интересуют, а конкретных фактов нет и быть не может. В стране, где несколько поколений существует «телефонное право», где административный ресурс существует самостоятельно, на уровне подсознания, на уровне предвосхищения желаний начальника – его роль очень велика, почти абсолютна. Печально, что не всегда желание «босса» адекватно воспринимается исполнителями: часто получив какой-то знак, сигнал, исполнители сами готовы на любые преступления ради того, чтобы не огорчить «хозяина». И уж совсем трагично, что все это делается от имени и по поручению государства, и, конечно, за его счет.
– Предлагалось ли вам в ходе расследования пойти на сделку со следствием, на каких условиях?
– Конечно, предлагалось, предлагалось в первые же дни после задержания и ареста. И условия были очень «подходящие», с учетом того, что произошло со мною и моими близкими, друзьями. Нужно-то было сделать одну мелочь, точнее, две: признать, что я – убийца, и оговорить известных, успешных людей. Вот и все. Ладно я – после ареста уже было понятно, что я уничтожен, раздавлен, меня просто нет. Мир, в котором я жил, – разрушен. Меня лишили работы, которую я любил и умел делать хорошо, общественного положения, политического будущего. Дело осталось за малым – лишить жизни. А как быть с родственниками, близкими людьми? Кем бы они стали? Мама – матерью убийцы, жена – женой убийцы, детям вслед говорили бы, что их отец – убийца. Ценой собственного спасения я должен был навсегда повесить на них ярлыки вечного позора. А как быть с фигурантами не состряпанных еще уголовных дел – участвовать в их фабрикации? Увольте – это без меня. В отличие от многих участников моего уголовного дела, я знаю истинное значение слова «честь». Условия так называемой «сделки» были приблизительно такие: срок более 20 лет при условии, что остаюсь человеком, либо до 5 лет с изменением моего статуса на подонка. Если в первые же дни после ареста члены следственной бригады говорят тебе, что ты повесишься в камере, что тебя изнасилуют и повесят; говорят, что ты никогда не выйдешь на свободу; что если не докажут криминал, то «посадят» по экономике, а после всего этого предлагают обсудить возможность так называемого «сотрудничества со следствием»? Разве это не предложение о сделке? Но «сделка» в моем понимании – понятие рыночное и не имеет никакого отношения к совести, по крайней мере – к моей.
– Михаил Алексеевич, вы находитесь в заключении более двух лет. Удалось ли вам и вашим адвокатам за это время подробно ознакомиться с материалами вашего дела?
– Да, материалы дела я изучил достаточно хорошо, думаю, что и мои адвокаты – тоже. Говорить же могу лишь о себе. Неоднократно перечитывая некоторые материалы, каждый раз нахожу там новые нюансы, нестыковки, несоответствия. Это – как чтение шедевров классики: сколько ни читай – все время открываешь что-то новое. При том, что к нашему «шедевру» приложили свои руки немало мастеров жанра научной фантастики. Правда, некоторые материалы в копиях мы до сих пор не получили, поскольку у нас и у членов следственной группы в этом плане разное понимание того, с чем мы вправе знакомиться, что можем получать в копиях как составную часть материалов дела, что мы можем посмотреть и пощупать из вещественных доказательств, – споры об этом до сих пор разрешаются в судах.
– Будете ли вы настаивать на рассмотрении дела судом присяжных?
– Да мне и не нужно на этом настаивать, так как это мое законное право. И, слава Богу, что отнять его у меня следственные органы не смогли. Хотя ходили слухи, что им очень хотелось найти хоть что-нибудь, что пахло бы терроризмом… Маразм, конечно, но тогда «плакал бы» суд присяжных. Хочу также отметить, что степень влияния аббревиатуры СК РФ на наших судей приблизительно такая же, как питона на кролика, так что надеяться на справедливое и объективное судебное рассмотрение дела профессиональным судьей или тройкой судей было бы глупым и наивным. В ходе расследования этого уголовного дела я воочию увидел, как гипнотически влияет СК РФ на всех, кто хоть капельку «административно» зависим… Присяжные же – люди, абсолютно не подверженные влиянию административного ресурса, поэтому только с ними можно надеяться на справедливое и объективное рассмотрение данного уголовного дела.
– Для тех, кто следит за ходом вашего дела, некоторым событиям не находится логического объяснения. Суду пришлось ограничить вас во времени ознакомления с материалами дела, хотя вы знакомились с ним около года. По истечении указанного времени стали поступать жалобы на процессуальные нарушения и недоработки следствия. У некоторых людей может сложиться впечатление, что Лысенко так понравилось в СИЗО, что он изыскивает возможность продления «вынужденного отдыха». Или он боится судебного процесса? Что вы можете пояснить по этому поводу?
– Для начала хотел бы развеять иллюзии тех, кто думает, что в СИЗО отдых. Во-первых, «отдых» получился уж слишком длительным – почти 28 месяцев – за это время даже Сочи надоели бы хуже горькой редьки. Во-вторых, если это «отдых», то не сильно комфортный. За время нахождения под стражей я только в автозакепроехал где-то 50-60 тысяч километров, больше кругосветки… Одних обысков, на жаргоне – «шмонов», было около 500, да и условия проживания оставляют желать лучшего. Где-то минус три звезды. Теперь о двух годах заключения и об ограничении ознакомления с делом. Сначала меня просто «катали» и месяцами не проводили никаких следственных действий, просто тянули время. Потом стали «загонять» по времени, создавать всевозможные препятствия в ознакомлении с делом – об этом регулярно заявляли мои адвокаты. Ознакомление с делом, объем которого более 100 томов, – достаточно трудоемкий процесс. Сначала необходимо изучить все материалы, проанализировать их и лишь после этого как-то реагировать на прочитанное. Вот так и появились возражения, указывающие на недостатки следствия, поэтому раньше они появиться просто не могли. Законом не предусмотрена возможность возражать против каждого из изученных документов. Все существенное придется оставить до суда, чтобы оспаривать это в комплексе. Боюсь ли я судебного процесса? Как говорят в подобных случаях: лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Есть надежда на справедливый суд присяжных – ведь это люди, с которыми каждый из нас сталкивается в повседневной жизни, в магазине, на работе или в кино, обычные люди, которые очень далеки от власти и от ее влияния. В моем положении говорить, что я не боюсь процесса, – значит соврать, я же не психически больной человек. Боюсь, что коллегия присяжных будет отобрана с учетом интересов следствия, боюсь силового воздействия на присяжных (примеров тому масса), боюсь, что по каким-либо причинам не буду понят и услышан присяжными… Ведь за итогом предстоящего процесса стоят моя жизнь, репутация, честь фамилии, моральное состояние близких мне людей, до сих пор переживающих за меня, верящих в справедливый исход этого суда.
– Как вы относитесь к тому, что Юрий Нефедов, который по фабуле обвинения должен сидеть рядом с вами на скамье подсудимых, будет участвовать в качестве свидетеля в вашем процессе? Были ли вы знакомы с Нефедовым ранее, в 90-е годы, если «да», то с чем могло быть связано это знакомство?
– Отвечу так: Нефедов мне не нужен ни как свидетель, ни как сосед по скамье подсудимых. Кто должен там сидеть, пусть сидит. Меня вот только на этой скамье не должно было быть. Однако получилось иначе: меня усаживают на скамью подсудимых, а Нефедов будет играть в этом спектакле роль свидетеля. А разве это единственная нелепость нашей ситуации? Сколько еще честных порядочных людей пострадали из-за так называемого «дела Лысенко»? Сколько уволено, незаконно привлечено к ответственности, выброшено на обочину жизни? Однако «система» не признает своих ошибок, ни перед кем не извиняется. В понимании тех людей, которые что-то пытаются делать якобы от имени государства, признание их ошибок – это проявление слабости. Что же касается моего знакомства с Нефедовым – я знал, что такой человек существует. Впервые увидел его в начале 2000-х годов, видел всего 2-3 раза. Безусловно, знакомством это считать нельзя – таких знакомых у меня были тысячи. Если бы с подачи этого «персонажа» меня не заключили под стражу, я до конца жизни, наверное, и не вспоминал бы о его существовании.
– Недавно в Энгельсе проходил судебный процесс над теми, кто применял к арестованному Нефедову недозволенные методы расследования. Отслеживали ли вы и ваши адвокаты ход этого процесса? Может ли он каким-либо образом повлиять на исход вашего уголовного дела?
– Я уже касался этой темы. По судебному процессу, где якобы истязали Нефедова, мне известно только то, что я слышал от своих адвокатов, из публикаций в СМИ. Приговор оказался ожидаем, но абсолютно нелогичен. Попытка «привязать» это дело к моей фамилии должна была иметь хоть какую-то логическую связь. Могу лишь заявить, что ни с одним из фигурантов этого дела я не знаком, даже не слышал таких фамилий. Если они и жили в г. Энгельсе, это не значит, что я должен их знать. В связи с этим вспоминается известный анекдот: «Знаешь ли ты В.В. Путина? Конечно, знаю, но, к сожалению, он меня – нет».
– Находясь в заключении, вы помимо прочего стали активно писать стихи, которые время от времени публикуются в СМИ. Скажите, на воле вы также увлекались поэзией или этот дар открылся у вас только в тюрьме?
– Интересная формулировка: «Помимо прочего»… А прочего – только изучение материалов уголовного дела. Стихи, если их можно назвать стихами, я действительно стал писать в заключении. Я бы назвал это выходом энергии. Надеюсь, когда закончатся мои злоключения, пропадет и желание писать. Вообще, увлекаться поэзией и писать стихи – это несколько разные вещи. Поэзией я и раньше увлекался, но не системно, от Ахматовой до Рильке, достаточно многое знал наизусть, но не тематически, только то, что нравилось, что задевало душу. Думаю, «даром» это назвать нельзя, дар – он от Бога: либо есть, либо нет. Он не открывается вместе с дверью в тюремную камеру.
– Как повлияло двухлетнее пребывание в заключении на ваше мировоззрение, политические взгляды и отношение к людям? Правда ли, что к вам в камеру пытался прийти митрополит Лонгин и к чему-то вас склонить, но вы отказались от его услуг? Какое самое приятное и самое неприятное открытие вы для себя сделали, находясь в тюрьме?
– Отношения к людям я не изменил, просто окружают меня последние два года другие люди, не те, к кому я привык, поэтому я стал более категоричен, но и более терпим. На свободе почти всегда есть право выбора: не нравится тебе человек, не хочешь общаться с ним – развернулся и ушел. Здесь же такой возможности нет – ты в замкнутой системе и от твоего желания зависит далеко не все. Также нельзя забывать, что и ты можешь не нравиться окружающим, и они тоже вынуждены мириться с этим. Но как говорит древнекитайская пословица: «Дождь не может идти весь год», надеюсь, что будет еще и солнце… По поводу того, что в камеру пытался прийти Владыка: я думаю, это выдумка, – уж если митрополит захотел бы прийти, его сложно было бы остановить. Я продукт Советского Союза, как говорят, невоцерковленный. А Бог у каждого из нас свой, в душе у меня он, безусловно, есть. Открытий здесь очень много, но все они не относятся к категории приятных. Самое приятное из них – то, что порядочные люди в моем окружении еще есть, самое неприятное – что их ужасно мало.
Благодарим за помощь в подготовке материала адвокатов СКА «Шанс» Зайцева С.М. и Мамедова М.Ю.
